Роман «Бессмертие» я ставлю выше «Невыносимой лёгкости бытия», выше всего, написанного Кундерой, ибо именно в нём голос Вечности возносится над Временем, сближая далёкие друг от друга эпохи, имена, события, и только в «Бессмертии» находимо это мучительное томление по изначальному бытию, бытию ДО бога, бытию, странно похожему на небытие, в котором уже не будет лиц, способных превратиться в маски. Кундеру всегда в значительной степени занимал вопрос о человеческой индивидуальности. В эссе «День, когда Панург не сумеет рассмешить», он приводит слова Томаса Манна об архетипах, которые управляют каждым из нас из «колодца прошлого»; мы est перевоплощения, «пленники архетипа», как сказал бы Серрано, «производное от советов и наказов». И страдание – лишь «подражание и продолжение», и распинаемый единожды будет распят ещё сотни раз, и брат убьёт брата, и жест прощания повторится через день, год, век. Но вместе с тем жива неповторимость, ибо кто станет отрицать, что нет второго Леонардо да Винчи, и не часто рождаются Верди, Аристотели, Тассо? С другой стороны, не допустить мысль, что через одно или два столетия они появятся, будет явной ошибкой. Подобно тому, как Иаков Томаса Манна познаётся через Авраама, история Аньес-Лоры-Поля раскрывается через любовный треугольник Гете-Христиана-Беттина. Всегда есть тот, кто является «подражанием и продолжением», эхом однажды рождённой архетипической ноты. Кундера заглядывает в колодец прошлого, что отличает его от многих авторов, устремивших взгляд в небо, в сторону проезжающего мимо автомобиля, в море человеческих лиц, в будущее. Его неизменно интересует состояние «ДО»: «более изначальное бытие», т.е. бытие ДО творения, докоительная любовь, изначальное, первичное состояние музыки. И это «до» я сравнила бы с первой ступенью диатонического звукоряда. Возможно, что именно так звучит бессмертие, в котором сливаются бытие и небытие.