Источником вдохновения для спектакля “Человеческое использование человеческих существ” стала фреска Джотто “Воскрешение Лазаря”. На ней художник изобразил момент молитвы Христа, воскресившей Лазаря из Вифании. Мы видим, что на фреске две крайние фигуры закрыли лица платками, защищаясь от запаха разлагающегося тела (“…уже смердит; ибо четыре дня, как он во гробе”). Еще в начале спектакля зрителям пришлось повторить этот жест, столкнувшись с резким запахом аммиака. Четыре фигуры в белом подозрительно напоминали спящих стражников с другой фрески Джотто (“Воскресение Христа”). Приглашая собравшихся стать свидетелями вновь совершаемого чуда воскрешения, они катили по залу сакральное колесо Generalissima. Что мог сказать вернувшийся к жизни Лазарь после того, как от его могилы был отнят камень и Христос воззвал «Лазарь! иди вон»? Рад ли Лазарь своему воскрешению? Ромео Кастеллуччи осмелился дать ответ.

Что касается таинственного женского, то оно уже врывалось в мир в эпоху модерна как femme fatale, как роковая дионисийская женщина, несущая в себе красоту и опасность, плен и освобождение, невинность и преступление. Эта женщина смотрела на эпоху с полотен Густава Климта и Франца фон Штука, Фернана Кнопфа и Гюстава Моро. Облачившись в шкуру гепарда, она шествовала по миру в облике Луизы Казати, она являлась перед изумленными взорами приближенных под именем Иды Рубинштейн, она пугала и притягивала волнующими пассами Теды Бары. Но есть и другое женское – бесспиритуальное, вампирическое, хтоническое, земное воплощение титанической тяжести. Мы видим его в «Венерах» палеолита и грузных женщинах Люсьена Фрейда, в «парализованном» Эросе бесполых существ, знающих лишь порождающее лоно, но не способных к любви. Таинственное женское под знаком Диониса никуда не уходило, оно лишь затаилось в ожидании, когда в человеке проснется прежняя тяга к опасной глубине.