Раздел 10. Социология пола

 

Глава 46. Гендер и его роль в социуме

 

Пол и гендер

 

Понятие «пола» в социологии является одним из фундаментальных. Для того, чтобы отличать изучение пола в социологии, то есть в контексте социальных отношений и процессов, от изучения пола в иных дисциплинах, принято использовать понятие «гендер» (от латинского gender – «пол»), введенное в научный оборот сексологом Джоном Мани (1921–2006) в ходе исследований социальных ролей маргинальных групп (трансвеститы, транссексуалы и т.д.) в современном обществе. Гендер есть социальный пол.

С точки зрения структурной социологии и в полном соответствии с традицией Дюркгейма, пол сам по себе есть явление социальное, поэтому термин «гендер» представляет собой плеоназм, но его использование призвано подчеркнуть, что речь идет именно о социологическом подходе к вопросу пола.

Понятие «пол» (латинское «sexus», «пол», «половина», «деление») может использоваться шире и включать в себя анатомические различия и признаки. Анатомический пол можно рассматривать в применении не только к людям, но и к животным, растениям и т.д. Гендер же относится только и исключительно к человеку -- к человеку как социальнмоу существу.

Понятие «гендер» обычно применяется в сфере собственно социологии или социальной психологии.

 

Гендер как первичный социальный статус

 

В структуре общества мужчинам и женщинам отводятся принципиально разные статусы. Они настолько различны, что могут быть рассмотрены в отрыве от их носителей и их анатомических свойств. Разделение на мужское и женское в социуме напрямую связано с фундаментальными основами общества и предопределяет его строение. Можно сказать, что деление социальных статусов на мужские и женские первичнее, чем сами мужчины и женщины. Эти роли можно мыслить сами по себе, и формирование мужских и женских стереотипов поведения, психологии, реакций, отношения к жизни и миру, в дальнейшем будут следствиями этих ролей.

Статус мужчины и статус женщины в обществе являются самыми фундаментальными из социальных статусов. В большинстве обществ они считаются врожденными и не подлежат изменению. Но в некоторых случаях -- даже в традиционных и архаических обществах, не говоря уже о современных и постмодернистских, -- эти статусы могут меняться. Однако само изменение статусов, как правило, представляет собой именно перемену одного на другой, а не выход за пределы гендерных структур. Если член общества меняет пол, то переходит – до определенной степени – в зону пола противоположного.

 

Андрогин («третий пол»)

 

Социум нормативно выделяет два гендерных статуса – мужчину и женщину. Теоретически сама эта дуальность вызывает мысль о возможности ее преодоления, о наличии «третьего пола». Отсюда рождаются мифы о Гермафродите, Андрогине, алхимическом ребисе и т.д.. Платон в диалоге «Пир», объясняя устами Аристофана любовь мужчин и женщин друг к другу, приводит древний миф о том, что некогда люди были андрогинными⁽¹⁾, но потом раскололись надвое, и с тех пор ищут свою половину.

Отсылки к восстановленному гермафродитизму мы встречаем и в более рационализированных традициях и религиях⁽²⁾. Так, в христианстве брак считается таинством, заключенным на Небесах, и молодожены описываются как «тело единое» -- «да будет муж и жена телом единым». К преодолению пола призывает и апостол Павел в его определении христианской общины: «Нет уже... мужского пола, ни женского: ибо все вы одно во Христе Исусе »⁽³⁾.

С мистической реализацией андрогината связаны и практики инициатического трансвестизма у шаманов разных народов. Меняя пол, шаман (или шаманка) реставрируют статус гермафродитизма, утраченный в незапамятные времена⁽⁴⁾. Сюда же следует отнести и ритуальные кастрации и обрядовую педерастию жрецов некоторых религиозных культов женских божеств Великой Матери – фригийской Кибелы, кафрагенской Танит и т.д.⁽⁵⁾

Но обращение к андрогинату даже в древнейших обществах помещается в сферу мифического прошлого, к мифу об истоках⁽⁶⁾. В обществе же, которое считается нормативным, гендерный дуализм является самым общим правилом.

Социум всегда состоит из двух ролевых цепочек, которые пронизывают все страты и привносят в социальную модель фундаментальную гендерную симметрию.

 

Оргия – погружение в докосмический хаос

 

На другом логическом конце от полюса андрогина в отношениях между полами находится обряд ритуальной оргии, практикующийся во многих обществах. Отсюда берут начало дионисийские мистерии, карнавалы, сатурналии римлян, последним отголоском которых является современный ежегодный карнавал в Рио-де-Жанейро. Как и в случае андрогината, это относится к религиозно-обрядовой стороне, а не к нормативным социальным практикам.

Дуальность пола может преодолеваться через андрогинат (изначальное единство), то есть через возврат к состоянию, когда два были одним, а может, и через ритуальный промискуитет, когда сексуализация «еще» (в логическом, а не хронологическом смысле) не обрела четкой дуальности и фиксации в паре мужчина/женщина. Это состояние соответствует изначальному хаосу, смешению, предшествующему появлению порядка и космоса⁽⁷⁾. Оргии были такой формой религиозной экстатической практики, где в особо оговоренные моменты и в ходе контекстуальных ритуалов мужчины и женщины вступали в половые отношения друг с другом без разбору и какой бы то ни было упорядоченности. Как правило, оргии организовывались в специальные праздники, связанные с обновлением мира (например, во время прихода весны или в периоды летнего и зимнего солнцестояния). В особо оговоренное время и в особо выделенном для этого пространстве снимались все социальные запреты гендерного поведения, все члены социума могли сходиться друг с другом без учета семейных, клановых и социальных статусов. Практически всегда оргии устраивались ночью.

Промискуитет символизировал предчеловеческое состояние, из которого произрастал социум. Гендер здесь мыслился не дуальным, а хаотичным, рассеянным по всей массе участников оргии без четкой фиксации. Этот промискуитетный панэротизм можно соотнести с преодолением пола не сверху (в форме андрогината), но снизу, через множественность, предшествующую двойственности⁽⁸⁾.

Отголосками оргиастических культов являются истории про ведьмовские шабаши, циркулировавшие на протяжении всего Средневековья. Легенды о Вальпургиевой ночи, отмечаемой в ночь на первое мая ведьмами на Лысой горе, является воспоминанием о такого рода обрядах.

Генон⁽⁹⁾ показывает, что католичество до какого-то момента относительно терпимо воспринимало такого рода праздники, называвшиеся «ослиными процессиями» или «праздниками дураков», в которых, кроме всего прочего, осмеивалась и церковная иерархия. По его мнению, церковь считала за благо допускать выплеск хаотических энергий под контролем, чтобы не дать им захватить широкие социальные массы. Когда эти праздники наконец запретили, начались «ведьмовские процессы», обряд перешел к «сатанинским» формам.

Тему карнавальной культуры, сопряженной отчасти с практикой ритуальных оргий, в своих работах изучал русский философ Михаил Бахтин⁽¹⁰⁾ (1895--1975).

 

Пол и таксономия

 

В разделе о социологии этноса было показано, насколько фундаментальную роль играет форма заключения экзогенного брака в структуре этноса и его делении на фратрии, две половины. Дуальность гендера предопределяет дуальность изначальной формы этноса (племени). Можно проследить влияние этой дуальности и на пары дихотомий религиозного устройства общества. «Здесь» и «там», «далекое» и «тайное» как важнейшие пары религиозных учений и институтов могут описываться через гендерный символизм.

Обобщенно можно сказать, что гендерная дуальность является фундаментальной формой для таксономии всех типов общества. Пара мужское/женское – самая глубокая и изначальная, и может применяться для структурирования самых различных объектов, отношений, культурных и природных явлений. В китайской и индийской культурах и соответствующих им обществах генедерная таксономия получила максимальное развитие.

Гендер представляет собой фундаментальный и образцовый культурный код для всех возможных парных сочетаний и противопоставлений. При этом пара мужчина/женщина является первичной по сравнению с парами есть/нет, день/ночь, жизнь/смерть и т.д.

 

Гендер как язык

 

Пара мужское/женское мыслится как наделенная качественным содержанием, включающим в себя широкую гамму оттенков и нюансов. В ней заложены идеи:

 

• противоположности (противопоставления) и дополнительности;

• чуждости и родства;

• иерархии и (своеобразного) равенства;

• наслаждения и страдания;

• наличия и отсутствия;

• любви и ненависти;

• войны и мира;

• благочестия и греха.

 

В разных ситуациях гендерная дуальность может выражать любые пары и выступать в качестве универсального языка, фундаментального лингвистического инструмента для выражения любых оттенков мысли или описания любых форм социальных устройств.

 

Гендер и коннотация

 

Оказываясь в обществе в роли мужчины или женщины, человек автоматически попадает в семантическую структуру, которая предопределяет не только форму, но и содержание социального бытия.

Структуралисты показали, что в лингвистике и в философии нельзя рассматривать знак и символ как денотаты какого-то объекта, существующего самого по себе «вне сферы языка и мышления». Таких однозначных связей между элементом языка (мышления, общества, культуры и т.д.) и самостоятельно существующей вещью нет. Смысл знака, его значение возникают не из денотации, но из коннотации, то есть из той позиции, которую знак, символ или слово занимает в общем языковом контексте⁽¹¹⁾.

Таким образом, в структурной социологии гендер можно назвать фундаментальным контекстом, который предопределяет социальное содержание бытия человека, причисленного к тому или иному полу. Гендер не есть денотат анатомических особенностей человека, но коннотат самой структуры социума как языка, как текста и контекста. Человек учится гендеру так же, как он учится всем остальным социальным навыкам и ролям, заложенным в статусах. Пол есть свойство социальное и придается человеку обществом – с имплицитным заданием осваивать гендерные архетипы, реализовывать их, развиваться в их рамках.

 

Социальное неравенство полов

 

Дуализм гендерных статусов в социуме чаще всего реализуется через структурированное неравенство функций. В рамках социального (культурного, этнического и т.д.) пространства мужчина представляет собой полюс социального максимума, а женщина – полюс социального минимума. Мужчина социален в максимальной степени, женщина – в минимальной. Однако даже минимальная связь с социальным началом дает женщине основание быть существом социальным по сравнению с теми, кто стоит еще ниже на шкале общественных иерархий – с природой, домашними животными, малыми детьми (до определенного возраста). В этих отношениях женщина выступает как преимущественный агент социализации. Именно она социализирует природу и передает первичный социальный код младенцам. По отношению к внесоциальному миру (природе) женщина выступает как человек, по отношению к мужчине – как природа.

Дуальная организация архаического этноса отражает структуры гендера. Вторая фратрия, откуда берут жен и куда отдают замуж женщин своего рода, связана именно с женским началом, и игровое противостояние двух фратрий является аналогом социальной игры гендеров. Юноши и девушки в танцах, играх и иных формах ритуального флирта воспроизводят в основных чертах соревновательные ритуалы этих фратрий⁽¹²⁾.

В отношениях между полами, таким образом, как и в отношениях между фратриями, формируется основа культуры как способности к выработке модели «своего другого». Мужчины и женщины являются друг для друга «своими другими». Как «другие» они противостоят, находятся на разных концах дуальности, занимают противоположную позицию (подчас враждебную, обратную). Как «свои» они разделяют общие ценности и установки во всем, что касается основных форм социальной структуры. Как две фратрии объединяются перед лицом внешней угрозы, так и два пола одного и того же коллектива полностью солидарны между собой в рамках семьи, рода или клана.

 

Семья как парадигма гендерных отношений

 

Семья является тем элементом, который лежит в основе всей социальной структуры общества. Аристотель считал, что семья есть основа политического устройства, его первичная единица⁽¹³⁾.

В семье происходит фиксация гендерных ролей. Эта фиксация протекает параллельно с другими сторонами социализации новых членов общества – детей. Мать, отец и старшие родственники обучают ребятишек быть «маленькими мужчинами» и «маленькими женщинами» параллельно тому, как передают им язык, культуру, социальные и профессиональные навыки. Различие между мальчиками и девочками проявляется с первых лет жизни, дальше оно только углубляется. Во многих обществах жилище делится на две половины – мужскую и женскую, и даже грудных детей разделяют по этому признаку, начиная с рождения.

Отношения между членами семьи П.Сорокин выделает в отдельную категорию – «семейные отношения» ⁽¹⁴⁾, и описывает как неформальные, солидарные, органические и основанные на принципе общей индивидуальности. Семья мыслится как единое коллективное «я» -- с общими интересами, целями, установками и т.д.

 

Голография семьи и общества

 

Кроме собственно семейных отношений, которые преобладают над остальными, в семье встречаются и два других выделенных Сорокиным типа – договорные и властные отношения⁽¹⁵⁾. Договорным является, в первую очередь, процесс сватовства, предшествующий созданию новой семьи. В большинстве обществ этот процесс был сопряжен со множеством культурных, религиозных, обрядовых и экономических элементов. Договор о выдаче дочери (сестры) замуж приобретал характер фундаментальной социальной трансакции, которая служила образцом и моделью для всех остальных форм обмена. Обмен женщинами между фратриями, по Леви-Строссу⁽¹⁶⁾, есть изначальная модель социального обмена как такового, подобно обмену словами и фразами между людьми. Эта форма договорных отношений развита даже в тех архаических племенах, где иные модели договора находятся в неразвитом состоянии.

В семье мы встречаем и третий тип социальных отношений – принудительные (властные). Глава семьи – либо отец семейства, либо старший в роду, как правило, обладает большими полномочиями по навязыванию своей воли остальным; в первую очередь, жене и женской половине семьи (а также детям). В православном «Номоканоне»⁽¹⁷⁾, своде правил благочестивого христианского жития, особо оговаривалось не только право, но обязанность мужа, главы семьи, регулярно «учить» жен и детей. Под словом «учить» подразумевалось «бить», так как параллельно давались рекомендации не использовать для «учебы» полено, и быть осторожным в «учебе» беременных и малых детей (чтобы не перегнуть палку).

Здесь очевидно, что семья выступает как миниатюрная модель общества в целом, как в голограмме воспроизводящая его основные отношения.

Можно посмотреть на этот процесс и с другой стороны. К самому обществу в целом и особенно к его политическому устройству можно применить, в свою очередь, метафору семьи. В этом случае члены общества будут восприниматься как «родственники» (отсюда социальная солидарность, патриотизм, чувство общей Родины), а глава государства (царь, вождь, президент) -- как глава семейства, отец. Термин «отец» вошел в устойчивые формулы описания первого лица государственной власти – «царь-батюшка» или «ататюрк» в современной Турции (то есть «отец турок»). Экономический термин «патернализм» также образован от латинского «pater», «отец», и означает такую политику, когда государство как отец защищает экономические интересы своих граждан, ограничивая конкуренцию с иностранными производителями в пользу внутренних.

 

Глава 49. Гендер в психоанализе

 

Роль пола в психоанализе Фрейда: эрос и танатос

 

В психоанализе пол играет важнейшую роль и служит базовой интерпретационной матрицей для объяснения феноменов бессознательного. Фрейд⁽¹⁸⁾ построил свою систему интерпретации и лечения неврозов и психозов на исследовании эротических влечений, лежащих в глубине подсознания. По Фрейду, единственным содержанием подсознания – «оно» -- является «эрос» и «танатос», то есть «половое влечение» и «влечение к смерти». «Половое влечение» (либидо, эрос) отождествляется у Фрейда с жизненной энергией, а «танатос» - с замиранием, неподвижностью, остановкой. Между этими двумя началами разыгрывается нескончаемая драма подсознания, непрерывно порождающая импульсы, желания, поползновения, комплексы, аффекты. Эти эротические желания поднимаются на уровень «эго» и там -- чаще всего -- блокируются человеческим рацио.

Согласно психоанализу, вся человеческая культура, а именно, социальность, искусство, политика и даже религия, есть не что иное, как продукт бесконечного обмена импульсами между подсознанием и сознанием. Сознание вытесняет, подавляет определенные эротические импульсы, ставит на их пути цензурные коды. Но эти импульсы продолжают свою работу, и стоит только сознанию отвлечься или временно угаснуть (например, в состоянии гипноза или сна), и они тут же прорываются наружу. В этом смысле Фрейд изучал говорки, ошибки и сбои в бытовой речи, полагая, что они обязаны своим происхождением спонтанному подъему нецензурированных эротических энергий.

Фрейд считает, что в подсознании эротические желания пребывают в хаотическом состоянии, не знают никаких запретов (как у младенцев). Лишь работа культуры по цензуре и упорядочиванию этих влечений порождает социальные табу и запреты, указывает пути для легитимного оформления одних желаний и безжалостного подавления и вытеснения других (отсюда социальные запреты на инцест, кровосмешение, гомосексуализм, промискуитет и т.д.).

Фрейд утверждает, что в основе социальных моделей лежат события глубокой древности, когда в рамках изначальной орды царили правила единоличного владения старшим в роде женщинами всего племени⁽¹⁹⁾. Сыновья изначального отца, по Фрейду, убили его, съели и распределили между собой женщин племени, введя моногамию. В этом следует искать истоки религиозного культа и обоснование мифа об Эдипе. С этого момента начинается и работа рассудка по обузданию влечений и их упорядочиванию (в сопровождении побочных явлений: репрессий подсознания со стороны сознания, вытеснения, цензуры желаний, введения строго рационального и социального кода и т.д.).

Признание гендеров и социализация половых отношений в форме брака можно рассматривать в этой связи как компромисс между хаотическим, децентрированным эросом подсознания (либидо, влечение) и запретительной стратегией рассудка. В отличие от многих более поздних фрейдистов, особенно фрейдо-марксистов, сам Фрейд отнюдь не считал, что целью терапии является «освобождение желаний от диктатуры рассудка». Он полагал, что следует проследить траекторию подавленных влечений в том случае, если налицо признаки невротического или психического расстройства, и тем самым перевести скрытую в осознанную самим пациентом проблему.

Фрейд не ставил под сомнение легитимность распределения гендерных статусов в обществе и считал классические отношения между мужчинами и женщинами нормативными. В условиях Постмодерна это было поставлено ему в вину постструктуралистами.

 

Гендер у Юнга

 

Юнг, ученик Фрейда, существенно расширил понимание сферы бессознательного, включив туда помимо «эроса» и «танатоса» целую серию архетипов и, фактически, отождествив бессознательное с мифосом. Кроме того, Юнг придал бессознательному коллективное свойство. В вопросах пола Юнг также внес коррекции во фрейдизм, разработав более сложную и комплексную, в сравнении с Фрейдом, концепцию гендерных фигур, которыми населено бессознательное. Вместо хаотических и слепых промискуитетных импульсов, которыми изобилует подсознание у Фрейда, бессознательное у Юнга представляет особой несколько архетипических гендерных соотношений, четко структурированных и олицетворяющих различные сюжеты отношений полов друг с другом, вполне развитых и самостоятельных.

По Юнгу⁽²⁰⁾, не рассудок упорядочивает поднимающиеся из области «оно» желания, подавляя одни и давая частичный выход другим, но сами эти желания изначально обладают особой структурой, объединены в сценарные, ролевые и функциональные группы. Иными словами, в коллективном бессознательном царит не хаос, но порядок, однако существенно отличающийся от того порядка, который утверждает логическая рациональность. Это порядок мифа. Если довести интуиции Юнга до логического завершения, можно сказать, что сам рассудок является результатом индивидуации, то есть перевода содержания бессознательного на уровень сознания, однако, не по заранее заданному коду, взятому откуда-то со стороны, но рождаясь как раз в ходе самой индивидуации – как процесс сложного диалога внутри самого мифа, развертывающегося между отдельными его секторами.

По Юнгу, дешифровка голоса бессознательного, равно как и постановка диагноза в клиническом случае, отнюдь не сводится к выяснению подавленных желаний или забытых травм сексуального характера в глубоком детстве, как утверждает классический фрейдизм. Скорее, необходимо выяснить у пациента, в какую мифологическую или символическую цепочку выстроились структуры его подсознания, и из этого прогнозировать дальнейшие фазы развития болезни, а также искать, как с помощью психоаналитических сеансов ситуацию исправить.

Юнг утверждает наличие нескольких принципиальных гендерных сюжетов в бессознательном, каждый из которых может выступать как отдельный сценарий, а может входить в более общий контекст.

 

Пол и душа

 

В своей психологии глубин Юнг уточняет гендерные сценарии следующим образом. Если брать социальный пол – пол персоны – за точку отсчета, то этот пол будет описывать гендер «эго», рациональной составляющей человека. По линии социального гендера персона выстраивает свои стратегии взаимодействия с другими персонами. В рамках внешних по отношению к «эго» связей, этот социальный пол является доминирующим и предопределяет гендерный статус и вложенные в него роли. На этом уровне все укладывается в классические гендерные схемы социологии.

Но на другом уровне «эго» выстраивает свои отношения с коллективным бессознательным, это – пространство внутреннего мира. В этом диалоге с коллективным бессознательным существует промежуточная инстанция, которую Юнг называет «anima/animus». В ней фиксируется половой архетип души. По Юнгу, у социального мужчины эта промежуточная фигура, в форме которой выступает коллективное бессознательное, наделяется женским полом (anima); а у социальной женщины – мужским (animus). Так, во внутреннем мире человека, чье «эго» обращено внутрь самого себя, происходит инверсия пола. Социальный гендер противоположен полу души и психоаналитическому гендеру.

В социальном пространстве (персона) человек выстраивает свои отношения с «другими» по линии социального гендера. Но обращенный внутрь, к «оно», к коллективному бессознательному, гендерный образ меняется, и пол души структурируется на контрасте с полом личности. Коллективное бессознательное само по себе андрогинно, подчеркивает Юнг, но гендерный характер социальной личности вызывает обратную сексуализацию души. Таким образом, в каждом человеке до определенной степени восстанавливается андрогинат.

Важно подчеркнуть, что в нормативных случаях anima/animus не полностью отождествляются с «эго, как, в свою очередь, «эго» не полностью отождествляется с социальной личностью, то есть с набором статусов. В обоих случаях, если смотреть извне, у «эго» есть внутреннее измерение, а при вгляде из коллективного бессознательного --- внешнее, социальное. В истоках оба эти измерения совпадают, так как развертывание социума есть не что иное, как прямая гомология процесса индивидуации (то есть перевода содержания коллективного бессознательного в область сознания). Но так происходит в истоках, то есть в том нормативном состоянии, к которому относится и андрогинат. Во всех остальных случаях внутреннее и социальное образуют дихотомию, которая – как и любая социальная или мифологическая дихотомия – прекрасно описывается символизмом полов. Именно это Юнг и стремится подчеркнуть в своей гендерной типологии.

 

Три образа женщины

 

Мужчина в гендерной стратегии имеет дело с двумя женскими формами – с социальной женщиной, принадлежащей к обществу, и с психической женщиной, «анимой», душой, «внутренней женщиной». Внутренняя и внешняя женщина делятся, в свою очередь, на три генерационные составляющие – мать, жена, дочь. К каждой из этих женских ипостасей социальный мужчина относится по-разному.

Мать почитается как главный персонаж первичной социализации, вводящий мужчину в жизнь, семью, общество. Мать – кормилица, воспитательница, отчасти, посвятительница, передающая базовый для общества культурный код. Материнское отношение к ребенку мужского пола несет на себе огромную социально-гендерную нагрузку: родив существо противоположного пола, сама мать сталкивается с явлением «трансцендентного», того, что социально, качественно превосходит ее саму. В религиозном контексте это ярко воплощено в христианской традиции. В пострелигиозной философии это точно подметил Ницше в «Так говорил Заратустра»: «Все в женщине -- загадка, и все в женщине имеет одну разгадку: она называется беременностью. Мужчина для женщины -- средство; целью бывает всегда ребенок (мужского пола – А.Д.).» Пусть вашей (женщин – А.Д.) надеждой будет: «О, если бы мне родить сверхчеловека!»⁽²¹⁾. В каждом сыне для матери есть нечто сверхъестественное. И это частично передается самому мужчине буквально с молоком матери: он усваивает социальную программу иного пола, нежели мать.

Второй социальной фигурой противоположного пола является жена или возлюбленная. Очевидно, что в этих отношениях мужчин и женщин развивается наиболее богатая оттенками гендерная жизнь. Любовь, брак, страсть, ревность, разлука, измена, влюбленность, флирт, похоть – эти темы, связанные с отношениями между мужчиной и женщиной, составляют гигантский пласт человеческой культуры и лежат в основе многих значимых социальных институтов. Эта тема слишком очевидна, чтобы на ней специально останавливаться.

И наконец, дочь. К ней у мужчин может наличествовать двоякая модель отношений – в некоторых культурах рождение дочери воспринимается как неудача, напасть, трагедия. Отдельные архаические племена практиковали даже убийство новорожденных девочек как неполноценных членов общества (если их было слишком много). С другой стороны, наличие дочери (или дочерей) расширяло социальные и экономические возможности мужчины – он мог повысить свой статус через полезный брак и, соответственно, выгодное свойство. С этой точки зрения, дочь мгла восприниматься как повышение материального и социального «капитала».

 

Внутренняя женщина

 

Все три социальных издания женского пола имеют аналоги в образе анимы во внутреннем мире мужчины. Душа как персонификация коллективного бессознательного может выступать трояко.

Как мать она означает, что коллективное бессознательное воспринимается «эго» как мягкая, нежная масса, как нечто убаюкивающее, навевающее сон и комфорт, погружающее в сладкие и сытые грезы. Анима-мать в мифе воплощается в образ Великой Богини – земли или воды. Этот образ связан с устойчивостью, мягкостью, массой, комфортом, надежностью и чувством безопасности. Душа как мать оберегает «эго» от острых углов и проблем коллективного бессознательного. В этом случае бессознательное сильнее «эго».

Душа как жена, как возлюбленная – наиболее частый образ кристаллизации внутреннего пола. Здесь «эго» и душа находятся в столь же широком диапазоне связей и диалектических переживаний, как и в эротических отношениях в социальной реальности. Спектр этих нюансов может меняться от единства с «эго», любви и гармонии, до конфликтов, ненависти, разлада и оппозиции. В этом случае «эго» и бессознательное выступают относительно на равных.

И, наконец, душа как дочь выражает полный контроль «эго» над бессознательным; заботу «эго» о внутреннем мире, бережное, чуткое и осторожное к нему отношение.

Чаще всего человек проецирует образ своей анимы на женские фигуры социального мира, и выстраивает с ними систему отношений в резонансе с тем, как развиваются у «эго» связи с анимой.

 

Индивидуация и брак

 

По Юнгу, задача человека – это индивидуация, то есть осуществление перевода содержания коллективного бессознательного на уровень сознания, для полной реализации Selbst -- той тотальной «самости», которая охватывала бы и «эго» и коллективное бессознательное. Поэтому отношения с анимой представляют собой этапы индивидуации. Сам же анима призвана постепенно подняться от уровня бессознательного на уровень сознания. Параллельно этим внутренним процессам индивидуации развертываются и социальные отношения мужчины с женщинами. От растворенности в материнском тепле и в коллективном бессознательном, что соответствует первому периоду жизни человека в обществе и первому же этапу индивидуации, мужчина переходит ко второму -- брачному (в обеих сферах – психической и социальной), а затем к третьему, где развертываются отношения с укрощенной и освоенной женской стихией, поставленной под контроль. На всех этапах внутренние процессы проецируются на внешние и развертываются в нормальном случае синхронно и параллельно. Едва ли мужчина видит во внешней женщине что-то отличное от его собственной души, и едва ли там есть вообще что-либо, на что стоило бы еще смотреть. Ценность и значение всему придают только архетипы.

В патологических случаях и социальное и психологическое становление мужчиной может отклониться от этой траектории. Анима может оказаться сильнее «эго», что ведет к невротическим, а далее, к психическим заболеваниям. Патологии могут возникнут на каждом этапе. Материнское влияние может препятствовать развитию мужского начала в психике и в социальных отношениях, вести к инфантилизму, к более серьезным отклонениям. Многочисленные и многообразные сбои в эротической самореализации наполняют своим описанием тысячи томов психоаналитической и сексологической литературы, так как развертывание этих отношений и есть одно из главных содержаний культуры, истории, искусства и в определенной степени политики.

Пытаться описать или схематизировать отношения между мужчиной и женщиной и возможные трудности, здесь возникающие, значит пытаться описать и схематизировать саму жизнь. Однако во всех случаях речь идет, в первую очередь, о развертывании процесса индивидуации. Брак с внутренней женщиной, анимой, предопределяет в основных параметрах генедерную историю мужчины.

Представление о душе как о дочери может вести в патологических случаях к педофилии, иногда отягощенной каннибализмом: образ маленькой женщины (феи, эльфины и т.д.) связан с сюжетом ее поглощения, помещения внутрь, что может породить устойчивый и фиксируемый у многих маньяков антропофагический импульс. И, напротив, в мифах и легендах людоеды выступают – по контрасту -- в виде прожорливых великанов.

Юнг обнаружил наиболее последовательное и детальное описание всех стадий индивидуации мужской души в алхимической традиции. В ней описывается три периода – смерти как растворения (в коллективном бессознательном – «работа в черном»), воскресения и брака (с внутренней женщиной – «работа в белом») и коронации и достижения высшего светового достоинства (получение алхимического золота, «работа в красном»)⁽²²⁾.

 

Три образа мужчины

 

Совершенно симметрично развертывается гендерная стратегия и для женщины. В социальном пространстве она сталкивается с тремя формами мужского начала – с отцом, мужем (возлюбленным) и сыном.

Отец выступает в форме «высшего начала», носителя авторитета, власти, силы. Он воплощает в себе социум, с его структурами порядка, принуждения, но одновременно, защиты и охраны. Отец в семье играет роль вертикального измерения, в нем сосредоточена упорядочивающая энергия. Он есть полноценный и активный представитель общества, персона по преимуществу. Социализация по линии отца для девочки есть знакомство с нормативами большого мира, который начинается за пределом семьи. Поведение отца – всегда другое, несколько недоступное, отчужденное, но в то же время указывающее траекторию позднейшей социализации.

Отношения с женихом, мужем, возлюбленным, как мы говорили выше, представляет собой столь объемную и разнообразную тему, что краткому описанию не поддаются. Главное состоит в том, что, согласно обычным нормам патриархата, женщина, выходя замуж, становится собственностью мужа, то есть интегрируется в ситуацию, где ее личная реализация мыслится не прямо, но опосредованно – через мужа, семью и т.д. При всей напряженности эротической программы женщин, с социальной точки зрения, она гораздо менее важна и насыщена смыслом, нежели гендерная социализация мужчины. Отсюда, в частности, отмеченная Эразмом Роттердамским⁽²³⁾гендерная диспропорция между социальной оценкой амурных похождений мужчины и женщины. Для мужчины это считается «доблестью», для женщины -- «дискредитацией» и «позором».

В отношении третьей фигуры мужчины – сына – действуют те установки, которые мы описали выше как «трансцендетность» ребенка мужского пола для породившей его матери.

 

Внутренний мужчина

 

В отношении анимуса женщин наличествует та же симметрия, как и в случае мужчины. Коллективное бессознательное выступает по отношению к женскому «эго» либо как мощный всепоглощающий, сминающий своим авторитетом отец, либо как возлюбленный (муж), либо как сын.

Анимус в виде отца (иногда старика) выражает в себе образ духа («Geist», у Юнга), упорядочивающего начала, останавливающего (замораживающего) текучесть и пластичность женского «эго». В патологическом случае может наступить одержимость анимусом, что выражается в сухости, блокаде женских свойств психики, утрате обаяния и сексуальных перверсиях (в частности, женском гомоэротизме). Часто женщины мускулиноидного типа, как выяснил Юнг, оказываются жертвами переразвитого анимуса. Это -- одержимость анимусом в образе старика, что является навязчевым сюжетом в грезах и сновидениях (иногда, галлюцинациях) при таких паталогиях.

Анимус, представляемый в виде мужа – самый обычный случай. В этом проявляется феномен «женского ума» или «женской интуиции», которые оказываются подчас более точными и верными, нежели самые рациональные расчеты мужчины. Мужская рациональность релятивизируется женственностью анимы, тогда как гендерная «бестолковость» женщин компенсируется мужским интеллектуализмом анимуса.

И, наконец, анимус в виде младенца, ребенка, сына, как правило, соответствует поверхностным типам женщин, глухим к голосу бессознательного. В этом случае проекция сильного женского «эго» на слабый мужской анимус блокирует его импульсы, стремящиеся к индивидуации. Как правило, женщины с такой психической конституцией представляют собой часто встречающийся случай женщины-матери по преимуществу.

Женская индивидуация устроена по обратной логике, нежели мужская. Инициатические институты, которые отвечали бы приоритетно за эту индивидуацию, встречаются в истории гораздо реже, чем мужские. Женская индивидуация, впрочем, как и мужская, призвана перевести коллективное бессознательное в сферу сознания, но эта операция больше напоминает не освещение мужским светом женской глубины (как в мужской инициации), но подъем мужского света на поверхность женской ночи.

Так же, как и у мужчин, социальная реализация женщины представляет собой экстернализацию внутренних архетипов, и мужчина воспринимается женщиной лишь как проекция анимуса. Отсюда широко распространенная тема ожидания «сказочного принца», равно как и многочисленные предания о «неудачном браке» -- Синяя Борода, «красавица и чудовище» и т.д. Брак для женщины и есть индивидуация, а образ мужа (удачного или не очень), и иногда сына, выражает для нее фигуру собственного реализованого анимуса.

 

Глава 50. Гендер и режимы бессознательного

 

Мускулиноид: режим диурна

 

Типология Жильбера Дюрана еще больше уточняет структуру коллективного бессознательного и позволяет установить соотношения между стратегиями пола в индивидуации и в социальных структурах. Социология глубин сводит эти процессы воедино.

Мужской пол, в самом широком смысле -- и как социальный гендер, и как психический образ анимуса у женщин -- может быть сведен к одной общей, социально-психологической или структурной фигуре – к мускулиноиду. Мускулиноид воплощает в себе набор тех социальных и психологических свойств, которые в разной мере и в разных комбинациях встречаются в бесчисленных аспектах культуры и природы (предопределенной культурой).

Мускулиноид – это:

• вирильное, активное начало;

• волевой импульс;

• силовое давление;

• развертывание вертикальных соответствий и оппозиций;

• экспансия;

• агрессия;

• энергичность;

• разрыв;

• жесткое противопоставление одного другому.

Мускулиноид – это фигура, воплощающая в себе принцип диурна, героический архетип, различающее начало. В социуме он соответствует мужскому гендеру как фундаментальному нормативу, как образцу, эталону или стандарту, по которому выстраиваются все социальные структуры.

В психическом мире эта же фигура соответствует:

• быстроте и интенсивности восприятия, чувств, переживаний,

• упорядоченности восприятия и оценки,

• собранности и сконцентрированности,

• воли, растянутой вокруг прямой оси,

• структурированному желанию,

• стремлению повелевать и организовывать.

Вводя фигуру мускулиноида, мы максимально абстрагируемся от анатомических мужчин или от тех, кого мы привыкли называть «мужчинами». Анатомический пол – это малая толика мускулиноидности, далеко не гарантирующая освоения даже части содержания этой фигуры. Мускулиноидность кристаллизуется и усваивается по мере социализации в пространстве мужского гендера, и поэтому является не данностью, но заданием. Отсюда выражение «он стал мужчиной», понимаемое, правда, сегодня в бытовой речи в узком смысле, но косвенно указывающее на статус мужчины, зависящий от совершения определенных (социальных) действий – «стал мужчиной», но «мог бы и не стать». В традиционном обществе «стать мужчиной» означало пройти обряд инициации и получить право жениться, полноценно участвовать в делах сообщества, владеть имуществом и т.д. Не прошедший инициации «не становился мужчиной» и не был им, с точки зрения гендера. В отношении рабов, чья гендерная природа часто отрицалась, сплошь и рядом практиковалась операция кастрации; рабы-евнухи прошедшие эмаскулинизацию, представляют типичную фигуру древних обществ – как пример того, что мужчина может перестать быть мужчиной, утратив, в первую очередь, социальный гендер, а затем уже и соответствующие органы. Жрецы культа Великой Матери, так называемые «галлусы» («петухи», на латыни), также отказывались (но по другим, религиозным соображениям) от мускулиноидности – анатомической, религиозной, социальной.

Еще более очевидна отвлеченная природа мускулиноида в том случае, если мы примем юнгианскую идею об анимусе. Здесь мускулиноид становится формой женской души, воплощающей в себе свойства, обратные структуре женского «эго».

В обоих случаях: и как социальный норматив, и как фиксация женской грезы о своей противоположности, спроецированной на коллективное бессознательное, мускулиноид – это вполне конкретный, четко конституированный архетип, в огромной степени влияющей на все процессы, протекающие в обществе или в душе человека.

Здесь вполне уместно говорить о «метафизике пола»⁽²⁴⁾ или о «мужском начале», взятом в качестве самостоятельной и самодостаточной категории, которая может находиться в самых разных отношениях (подчас противоречивых или диалектических) с полом анатомическим и социальным. В типологии Дюрана, мускулиноид – это предельная концентрация диурна в его чистом виде.

Соответственно все разбиравшиеся нами в предыдущих разделах проявления диурна могут быть связаны с мускулиноидностью или мужским началом в его нормативном значении (гендерно-социальном и психологическом).

Мужчина (как мускулиноид) – это:

• укрепляющий самотождество и разделяющий объекты внешнего мира;

• преданный логосу и логике;

• участник активных агрессивных наступательных этносов;

• жрец солнечно-небесного культа (религия далекого, великого, светлого);

• преобразователь хаоса в порядок (космос);

• жестко отделяющий одно от другого;

• начало, переводящее этнос в народ;

• строитель империи;

• носитель воли к власти;

• творец теллурической культуры.

Эти свойства представляют собой константу социума, культуры, психологии, мифа, религии, политического устройства общества. Так мускулиноид проявляется, действует, живет в социальных структурах и в женской душе.

Мускулиноид в религиозном контексте может быть символически изображен в виде отца (старца) – таким часто изображают верховного Бога, Ветхого Деньми; в виде молодого мужчины (архетип Аполлона) или в виде младенца (изображения бога-младенца свойственны не только христианской религии, но и некоторым политеистическим культурам – младенец Дионис у греков и т.д.).

 

Феминоид I: мистический ноктюрн

 

Симметрично мускулиноиду можно выделить фигуру феминоида, то есть фигуру, в которой сосредоточены чистые свойства женского начала. По Дюрану, можно выделить два типа феминоидов – один связан с мистическим ноктюрном, другой – с драматическим.

Феминоид первого типа (феминоид I) соответствует режиму мистического ноктюрна. Это архетип матери, а в религии -- Великой Матери. По закону имманентности, переход от человеческой матери в мезозоне к Великой Матери в религии, обобщающей свойства мира, находящегося и «здесь» и «там», чрезвычайно прост и естественен. Более того, мать и есть синоним имманентности. Отсюда устойчивое выражение «Мать-Земля». Земля, с одной стороны, есть главное свойство того, что дано человеку непосредственно, в виде ощутимых вещей, но с другой, что всегда по своему объему и по своей природе превосходит все данное, уводя сознание в сторону бесконечных новых возможностей. Земля -- одновременно родная, близкая, и огромная, всеохватывающая, вселенская, мировая.

Точно такими же свойствами обладает мать. Она конкретна и близка, но при этом первична (была до рождения и породила рожденное) может внушать священный трепет и ужас своим нежным полновластием, своей заботой или своим безразличием. Через мать ребенок познает мир в его целом и в его конкретных фрагментах.

Материнский феминоид воплощает в себе следующие свойства:

• первичность, предшествование;

• неразчлененность, всеединство, «склеивание» всего со всем;

• мягкость, нега;

• пластичность, гибкость, текучесть;

• сытость, иногда обжорство;

• урожай, плоды земные;

• хтоническая культура;

• расслабленность, спокойствие;

• мир, умиротворение, миротворчество;

• равенство, дружба;

• массы, низшие слои общества;

• миниатюризация;

• обладание и наличие предметно оформленных вещей.

Феминоид I связан с культами земли, воды и Луны, с женскими богинями (кроме богинь мускулиноидов – таких, как Афина Паллада, Гестия и т.д.), с ночью, сном и т.д.

Феминиод I -- это социальная модель и психическая фигура. В качестве социальной модели она воплощает себе роль женщины в семейных отношениях – деторождение, хозяйство, дом, но в то же время, она соответствует одному из регистров анимы (мужской души).

В этом случае мы еще ярче видим несовпадение таких понятий как гендер, мускулиноид/феминоид или animus/anima с представлениями об анатомическом поле. Код материнского феминиода может распространяться:

• на отдельные общества с феминоидыми признаками (например, ваны в германской мифологии; много феминоидных черт в славянской, финнской, кельтской культурах);

• на низшие социальные слои (практически любого общества);

• на типы религий или религиозных культов (фракийская Кибела, египетская Исида, каменные бабы древних евразийских этносов и т.д.);

• на продукты, артефакты и социальные структуры хтонических культур;

• на жизнедеятельность, связанную с производством продуктов питания и материальных благ;

• на одну из возможных форм конфигурации мужской души -- анимы.

Очевидно, что в таком значении феминоидность I намного превышает собственно женский пол, так как может включать в себя роли и занятия, в большинстве обществ связанных с мужским трудом – производством, экономикой в целом, накоплением богатств. Кроме того, низшие слои любого общества почти в равной степени состоят из мужчин и женщин, но находятся в целом под знаком ноктюрнической феминоидности I. Доминация материнской анимы при патологическом развитии может превратить в законченного феминоида I и анатомического мужчину, формально принадлежащего к элите. Часто падение династий и политических режимов было связано именно с этим. В фигуре последнего русского царя Николая Второго мы сталкиваемся как раз с таким случаем. Его мужская царственная диурническая воля была полностью блокирована материнской анимой, склонной к покою, миролюбию и гармонии, катастрофический результат чего для Российской империи не замедлил сказаться.

 

Феминоид II: драматический ноктюрн

 

Другой разновидностью феминоидного начала является форма драматического ноктюрна. Это тоже архетип женственности, но на этот раз, в отрыве от деторождения, семьи и воспитательных функций. Это женщина -- возлюбленная, любовница, невеста или, в регистре куртуазных представлений, Прекрасная Дама⁽²⁵⁾.

В этой женской фигуре преобладает претензия на сопоставимость, симметричность мужскому началу. Между феминоидом I и мускулиноидом отношения всегда ассиметричные: либо доминирует мужское, и тогда женское подавляется, перемещаясь на периферию (чистый режим диурна), либо, напротив, женская инстанция полностью подчиняет себе мужское, которое покоряется, смиряется, рассасывается (режим мистического ноктюрна). Феминоид II это не укрощенная, но и не победившая женственность, от которой мужчина зависит, периодически побеждая ее, а периодически проигрывая ей.

Феминоид II мы вслед за Дюраном рассматриваем со стороны женственности и ноктюрна, но будет вполне логичным, если рассмотреть ее и с мужской стороны. Зависящий от женского начала – даже в относительной степени – мужчина не может быть мускулиноидом. Это уже сам по себе феминоид II, отличный от феминоида I тем, что сохраняет часть диурнических свойств, но отличный от чистого режима диурна тем, что пребывает в ритмическом чередовании побед над женственностью и поражений перед ее лицом, в то время как чистый героический тип характерен полной свободой и независимостью от всех форм ночи.

Феминод II включает в себя мужчин и женщин, зависящих от эротики, брака и влечения к противоположному полу в классическом для большинства обществ формате. Периодичность возникающего влечения прекрасно вписывается в этот контекст.

Образом феминоидности II может быть выбрана пара танцоров танго. Чувственность, страстность, агрессивность, чередование выразительных драматических фигур. Причем феминоидами здесь являются оба партнера – и мужчина (macho) и женщина (puta). История происхождения танго показательна: этот танец был ироничной пародией на ритуальные обрядовые танцы латино-американских негров со стороны маргинальных и делинквентных элементов из пригородов аргетинской столицы -- Буэнос-Айреса. Криминальные отбросы общества, разорившиеся «гаучо» (южно-американский вариант скотоводов-ковбоев), вначале танцевали этот танец в парах из двух мужчин, но затем занесли его в бордели и включили в него проституток⁽²⁶⁾. Не только женщина, танцующая танго, представляет собой тип феминоида II, но и партнер-мужчина, который на первых порах играл обе роли, точно так же, как в античном театре или традиционном японском театре «но» и «кабуки» все женские роли играют мужчины в масках. Актеры и, шире, люди искусства суть феминоиды II.

Феминоду II соответствуют:

• эротический импульс к другому полу, либидо, флирт, кокетство, любовные интриги;

• ритм и цикл, история, прогресс;

• искусство (особенно музыка, поэзия), утонченность;

• вкус к парадоксу, находчивость, легкий нрав;

• активность, подвижность;

• праздник, веселье, смех;

• алкоголь (в средних дозах), легкие наркотики;

• путешествия, перемещения, перемена места жительства;

• активный отдых и веселый досуг;

• столкновение противоположностей в игровой манере;

• обман, ложь, необязательность, хитрость, коварство.

В религиозной сфере этому типу чаще всего соответствуют богини Любви (Афродита, Диана); божества, склонные менять пол (Гермес у греков, Локи у скандинавов); фигуры трикстеров (койот, ворон у индейцев) и т.д.

Представители феминоидов II чаще встречаются в элитах, чем в массах. Так, по классификации Парето, элита состоит из «львов» и «лис» в политике или «рантье» и «спекулянтов» в экономике. Феминоиды II – это типичные «лисы» и «спекулянты» -- быстрые, гибкие, эффективные, лишенные моральных устоев. Современный американский социолог Юрий Слезкин обобщенно назвал этот тип «меркуриальным»⁽²⁷⁾.

Еще более широко представлены феминоиды II в среде маргиналов, делинквентов, богемы, людей искусства. В некоторых обществах ( в «чувственных типах» общества, по Сорокину, или обществах Постмодерна) тип феминоида II является той средой, участники которой потенциально обладают – в системе чеиырех социальных осей наибольшим престижем. Это актеры, музыканты, персонажи гламурных хроник, скандальные журналисты, плэйбои, великосветские шлюхи, шоумены, комики, часто знаменитые преступники или яркие извращенцы.

Если феминоиды II в области социума представляют собой разновидность элиты, – чаще всего «парвеню» и карьеристов, а также богему, шире, «жуайёров», людей, наслаждающихся жизнью, -- то в психологической сфере они соответствуют сбалансированной аниме ординарных мужчин, но также и анимусу ординарных женщин. Феминоид II может, таким образом, выступать и как анима и как анимус, в зависимости от того, какой социальный гендер мы рассматриваем. Это промежуточное состояние между окончательной и решительной победой диурна или мистического ноктюрна друг над другом, баланс, когда чаша весов постоянно колеблется между одним и другим, не смещаясь радикально ни в одну из сторон. Таким образом, носители драматического ноктюрна в широком смысле представляют собой:

• разновидность социального типа элитарных лис (проходимцев, шулеров и спекулянтов) – особенно такой тип становится затребованным в буржуазных обществах;

• типичных преставителей творческой богемы, а также маргинально-криминальных сред;

• область, легитимно выделенную обществом для реализации эротических и куртуазных стратегий – брака, легальных и полулегальных форм конкубината и т.д.;

• наиболее широко распространенную модель баланса между мужскими и женскими элементами в человеческой психике.

Таким образом, будучи архетипом, строго промежуточным между диурном и мистическим ноктюрном, феминоиды II представляют собой довольно обособленный тип, с точки зрения социальной функции, и широко распространенную – преобладающую – модель социальной организации сексуального поведения и психологического баланса между мужскими и женскими элементами психики (как у мужчин, так и у женщин).

 

Гомогенизация и гетерогенизация в структуре гендера

 

Дюран распределяет три группы мифов по трем обобщающим жестам, сочетающим понятия гетерогенность и гомогенность. Гетерогенность – разнородность, различие, разделение, отличие. Гомогенность – однородность, слияние, консолидированность.

Действие, направленное на достижение гомогенности – гомогенизация; на достижение гетерогоенности – гетерогенизация.

Трем режимам и, соответственно, трем разбираемым нами гендерным фигурам соответствуют следующие жесты:

• мускулиноиду – гетерогенизирующая гомогенизация;

• феминоиду I – гомогенизирующая гетерогенизация;

• Феминоиду II – гетерогенизирующая гетерогенизация.

Первое означает, что мускулиноид (мужчина как носитель вирильного начала) постоянно укрепляет свое внутреннее единство через разделение, привносимое в окружающий мир. Он делает себя однородным и цельным, но раскалывает при этом цельность мира.

Феминоид I (мать) поступает прямо противоположным образом – она жертвует своей целостностью, расщепляет себя на множество забот, трудов, переживаний и соучастий ради того, чтобы объединить вещи мира (включая детей) в единую ткань. Отсюда фигуры греческих парок и скандинавских норн, ткущих пряжу мира, человеческие тела и природные вещи.

И, наконец, феминоид II (пара любовников) разделяют мир вокруг и разделяют сами себя (частично перетекая в другого), но никогда не до конца – так, что парадоксальным образом они одновременно связывают одно с другим (но снова не окончательно).

 

Фрейд-Юнг-Дюран

 

На основании разобранных нами соответствий легко убедиться, какую огромную работу проделал психоанализ, и отчасти построенная на нем социология глубин от Фрейда до Дюрана, в деле конкретизации структуры бессознательного и выяснения качества половых архетипов, заложенных в нем. Интуиции Фрейда, описавшего саму двойственную топику антропологии и социальности и населившего подсознание подавленными эротическими импульсами, получили новое содержание у Юнга, выстроившего внушительную конструкцию психоаналитической структуры внутреннего мира человека – со сложными и детально продуманными половыми архетипами, связанными в сюжеты, образы и темы. Ко всему этому Жильбер Дюран добавил фундаментально новаторскую модель выделения в бессознательном (уже по-юнгиански понятому) двух режимов и трех групп мифов.

Сочетание этой конструкции с выводами Леви-Стросса и Мирчи Элиаде относительно гендерных соответствий и социальных позиций в архаических обществах и в мифологических системах создает монументальное основание для нового понимания гендера в социологии современных обществ, так как в этих обществах принципиально нет ничего нового, ничего из того, что бы отсутствовало в корневых моделях социума – с их инициацией, религией, жесткими кодификациями бодрствования и сновидений на основании единой мифологической модели.

Мускулиноидность, феминоидность I и феминоидность II, баланс между социальным гендером и полом души, три типичные фигуры мужчин и женщин вовне и внутри человека – все это константы любого общества, любой социальной структуры, любого человеческого существа. Поэтому применительно к гендерной проблематике – как и во всех предшествующих случаях (в идеологии, этносе, политике, религии) – данная методология демонстрирует свою состоятельность, продуктивность и огромный гносеологический потенциал.

 

Глава 51. Семья и структуры родства

 

Слова и женщины

 

Клод Леви-Стросс⁽²⁸⁾ рассматривал гендер как основу построения социальной структуры общества. Согласно его концепциям, в основе общества лежит операция обмена, который направлен к установению равновесия: отдающий должен получать эквивалент своему дару. Операция обмена может быть уподоблена ссуде: один дает другому нечто в долг, что тот должен вернуть.

Приоритетными объектами обмена в простых обществах выступают слова и женщины. Речь есть обмен синтагмами между людьми. Показательно, что в наиболее расхожих формах общения – присущих всем человеческим культурам – взаимообмен речевыми формулами (диалог) является законом. Например, в обычном приветствии встречающиеся люди произносят «здравствуйте!», на что должно последовать ответное «здравствуйте!», которое предполагается не конкретикой ситуации, а самой природой речи как обмена.

В основе речи лежит язык, его логика, его структуры, его парадигмы, предопределяющие то, по какой модели и в соответствии с какими закономерностями будет происходить речевой обмен. Они не видны, потенциальны, и всегда проступают не сами по себе, а через построение речи как актуального. Речь – то, что находится на поверхности. Язык – то, что внутри.

Точно такой же логике подчиняется обмен женщинами в структуре брачных отношений и в общей ткани родства и свойства. Он основан на принципе эквивалентности и следует столь же однозначным правилам, как и речь. Но как в лингвистике сплошь и рядом носители языка – особенно в бесписьменных культурах – не имеют представления о стройной и логической грамматике, которой пользуются бессознательно, так же и структуры брачных отношений лежат не на поверхности, но являются потенциальными и скрытыми, и выяснение их закономерностей требует определенных усилий.

Эти усилия и предпринял Леви-Стросс, развивший, вслед за социологом М.Моссом, идею «дара»⁽²⁹⁾, а также механизма обмена дарами (дар/отдаривание) как социальной основы общества, но только применительно к обмену женщинами, которые являются обобщением «дара» как такового. Они концентрируют в себе другие формы обмена – в том числе обмена предметами или словами. Структура родства, основанная на гендерном обмене, таким образом, может быть рассмотрена как универсальная грамматика общества.

 

Ограниченный обмен

 

К. Леви-Стросс выделяет в примитивных обществах два типа обмена женщинами, то есть два типа социального языка брака – ограниченный обмен и обобщенный обмен.

Ограниченный обмен представляет собой классический случай дуального или кратного двум членения общества на экзогамные фратрии. Простейший случай: племя, разделенное на две половины, которые проживают либо на общей территории (например, в разных концах поселения), либо на некотором расстоянии. Между двумя фратриями А и В происходит обмен женщинами. Мужчины (отцы и братья) отдают дочерей (сестер) мужчинам другого племени в жены, а те точно так же поступают со своими дочерьми и сестрами. Количество экзогамных групп может быть и 4 и 6, и теоретически больше, но больше 8-ми нигде не встречается. На схеме это можно изобразить таким образом.

 

 

A B	A B	A B
	C D	C D
		E F

 

Схема ограниченного обмена женщинами между родами

 

В такой модели организации брака соблюдается принцип равноценности. А отдает В столько же женщин, сколько и получает взамен. Поэтому Леви-Стросс говорит, что в условиях деиндивидуализации архаических обществ (вспомним «До Камо»), это может быть представлено как цикл ссуд и возвратов. В качественном индексе женщины племени самым важным является лишь факт ее принадлежности к фратрии А, В, С, D и т.д. В зависимости от этого, и только от этого, она является или не является объектом легитимного эротического и социального внимания, то есть обладает социальным статусом невесты. В случае несоответствия она становится табу, то есть прекращает быть объектом обмена. С этим связаны и жестокие культы убийства девочек в некоторых примитивных племенах, о чем мы упоминали выше – часто это можно рассмотреть как аналог уничтожения избыточно произведенных товаров, которые при определенных обстоятельствах не имеют шанса найти потребителя. Женщиной, которая может стать женой, является не всякая молодая женщина в детородном возрасте, а только женщина-«нао» («нао» противоположно «табу»), то есть принадлежащая к определенной фратрии, разрешенной для брачного союза. Это столь же неизменно, как построение речи по вполне определенным правилам, которые никто не может произвольно изменить и которые изменяются только вместе с языком (то есть обществом в целом).

В обществах ограниченного обмена четко соблюдается дуальный код, лежащий в основе мифологических и религиозных систем, а также социальных институтов, которые встречаются также и в обществах и культурах, гораздо более комплексных и многоуровневых. Но структуру этноса, базовую основу модели «родства-свойства» формирует именно такой тип общества. В нем ярче всего видна линия, отделяющая и соединяющая между собой людей по дуальной модели – родные и свои. К А относятся родные. К В – свои (или «свои другие»).

Закон такого разделения, воплощенный в запрете на инцест (под которым чаще всего понимается запрет на инцест брата и сестры, то есть на брачные отношения в пределах одного и того же поколения), конфигурирует фундаментальную модель эроса, примененную к социуму. Аффективность разделяется на две части – родовую (близость к родителям, братьям, сестрам и детям), с одной стороны, и брачную (реализующуюся в эротических отношениях только с разнополым представителем противоположной фратрии), с другой. Спонтанная аффективность, близость, нежность в обоих случаях ограничиваются структурой запретов, то есть введением дистанции. Любовь к родственникам цензурируется табуированием инцеста, любовь к представителю противоположной фратрии – фундаментальной инаковостью этой фратрии, закрепленной в самой социальной системе экзогамных групп. Данная парадигма разделения аффективности порождает базис социального гендера, который сохраняется нетронутым и в самых сложных обществах. Но в обществе прямого обмена эта социализация пола выступает в самой яркой и полной форме.

 

Обобщенный обмен

 

Вторую форму обмена женщинами Леви-Стросс называет обобщенной. Здесь равновесие между даром и отдариванием достигается не прямым образом, а опосредованным. Если в первой модели может быть только четное число экзогамных фратрий, обменивающих женщин строго «одна на другую», то в обобщенных системах может участвовать теоретически любое – неограниченное -- количество фратрий. Здесь обмен осуществляется по следующей схеме:

 

A B   C

A B   C D

 

Схема обобщенного обмена женщинами между родами

 

В такой модели женщину из экзогенной фратрии А отдают во фратрию В, из фратрии В во фратрию С, а из фратрии С во фратрию А. Число элементов – теоретически -- может увеличиваться, но на практике имеет верхний предел. В такой ситуации существенно расширяется спектр отношений свойства, который удваивается. Теперь свояками («своими другими») становятся члены сразу двух фратрий – той, куда отдают женщину, и той, откуда ее берут.

Общий баланс остается тем же, циркуляция женщин стремится к полному равновесию – сколько женщин род отдает, столько и получает. Но на сей раз получает не непосредственно оттуда, куда отдает, а через промежуточную инстанцию. В том случае, когда размерность превышает три фратрии, возникают группы, которые, участвуя в обмене, не входят в систему прямого свойства. Они являются «другими», но не «своими другими».

При этом обобщенные системы ничем принципиально не отличаются от прямых, так как жесткая упорядоченность женщин-«нау» и основные социальные табу сохраняются.

 

Атомарная структура гендерных отношений и их шкала

 

К.Леви-Стросс выделяет ту минимальную структуру, которая сохраняется постоянной при всех социальных моделях гендерного обмена. Он описывает ее через группу из четырех членов: супруг (отец) – супруга (мать) – сын – брат супруги (дядя). Между ними теоретически возможно шесть осей связи:

 

• муж-жена;

• мать-сын;

• отец-сын;

• сестра-брат;

• дядя (уй)-племянник;

• муж –шурин (швагер).

 

а

b c

 

муж-отец жена-сестра-мать брат - дядя (уй) - шурин

 

 

d e f

 

 

сын

 

Схема «атомарной структуры» родства, по Леви-Строссу. Отношения по оси a основаны на дистанции в любом обществе (разница фратрий, «другие», свойство в чистом виде); отношения по оси f основаны на интимности в любом обществе (родство в чистом виде); отношения по осям b,c,d,f варьируются в зависимости от специфики устройства каждого конкретного общества

 

Для изучения и систематизации этих связей Леви-Стросс предлагает разделить их на две категории: интимность/дистанция. Интимность включает нежность, спонтанность, близость. Дистанция – авторитет, уважение, сдержанность, настороженность, иногда враждебность. Обществ, в котором доминировал бы только один тип отношений, не существует. Если все основывать на дистанции, невозможно продолжение рода и создание семьи, если -- на интимности, не будет порядка, иерархий и соблюдения табу (в частности, инцестуальных). Поэтому каждое отношение в атомарной структуре в разных обществах может быть разным – то есть могут преобладать либо интимность, либо дистанция.

К. Леви-Стросс выделяет две константы -- отношения мать-сын, которые всегда интимны, и муж-шурин, которые всегда основаны на дистанции. Поэтому строго переменными являются лишь четыре оси связей. Эта переменность зависит не от того, как складываются отношения в семье, но от типа общества, в котором находится данная семья. Структура связей между мужем-женой, отцом-сыном, сестрой-братом и дядей-племянником являются строго предопределенными социально, и эта предопределенность служит конкретным диалектом, на котором говорит данное общество. На другом уровне это отражается в мифах, социальных институтах, культурных и стилистических конструкциях и т.д.

К. Леви-Стросс выделил в характере этих связей математическую закономерность в форме обратного подобия.

 

дядя (уй)-племенник	..	отец-сын
брат-сестра	..	муж-жена

 

Формула переменных осей родства

 

Если мы знаем, например, что у черкесов отношения между отцом и сыном и мужем и женой отличаются определенной дистанцией, то из этого легко можно заключить, что отношения между дядей и племянником и братом и сестрой будут близкими и интимными. В этом проявляется смещение внимания на ближних по плоти (род) при матрилинейном родстве (отсюда отношения с дядей), в ущерб эротическому импульсу, направленному вовне рода.

Другой пример из племени полинезийских тонго. Этнологи сообщают, что в этом племени жестко регламентированы и табуированы отношения по линии отец-сын и брат-сестра (вплоть до того, что отец и сын не могут ночевать в одном и том же помещении, хижине). В этом случае отношения между мужем и женой и дядей и племянником будут, напротив, близкими, так как акцент падает на социализацию дядей по материнской линии (а не отцом) – снова матрилинейное общество -- и позитивно оценивается структура брачного союза по линии супругов (внешний импульс по отношению к роду).

 

Материнское и отцовское в социуме

 

До К. Леви-Стросса в антропологии и этнологии преобладала эволюционистская точка зрения на фазы гендерного развития общества (Морган, Тэйлор, Бахофен). Она состояла в следующем. Изначальная орда пребывала в состоянии полового промускуитета, где никаких регламентаций сексуального поведения не существовало – все члены орды вступали в половые отношения со всеми беспорядочно и хаотично. На следующем этапе в статус социального закона была возведена принадлежность детенышей к матери, так как наиболее очевидно, что, кто кого родил, тому и принадлежит рожденное. На этом основании предполагалось существование матриархата. И, наконец, на следующем этапе более «внимательные» дикари научились отслеживать факт отцовства, что привело к патриархату.

В ХХ веке антропологи и этнологи вслед за К. Леви-Строссом опровергли это представление, убедительно доказав, что общества, основанного на промискуитете никогда не существовало, если не брать во внимание специальные и всегда строго ритуализированные оргиастические ритуалы, которые встречаются не только в примитивных племенах, но и в высокоразвитых культурах (о чем мы говорили выше). Более того, даже некоторые виды животных не имеют практики промискуитета – аисты, волки, вороны и т.д.⁽³⁰⁾. Далее, то, что принимается за «матриархат» (позднее мы поясним неадекватность этого термина), вполне могло быть формой, параллельной патриархату, так как в некоторых обществах феминоидные элементы преобладают до сих пор, не подавая ни малейших признаков эволюции в сторону классического патриархата.

Вместо эволюционистской редукционистской схемы, опровергаемой этнологическими и социологическими данными, К. Леви-Стросс предложил структурную классификацию родственных связей, основанных на фундаментальном начале: определение принадлежности ребенка к тому или иному роду и местонахождение ребенка в пространстве одной из двух фратрий.

К.Леви-Стросс делит все варианты определения родства на четыре группы: матрилинейное, патрилинейное, матрилокальное и патрилокальное. Первые два типа относятся к определению принадлежности ребенка к роду матери или отца, а вторые два – к местонахождению ребенка на территории рода матери или отца.

Возникает четыре варианта:

1) матрилинейное родство + матрилокальное месторасположение;

2) матрилинейное родство + патрилокальное месторасположение;

3) патрилинейное родство + матрилокальное месторасположение;

4) патрилинейное родство + патрилокальное месторасположение.

1) и 4) варианты Леви-Стросс назвал гармоничными, 2) и 3) -- дисгармоничными. В 1) и 4) случаях ребенок оказывается помещенным в тот род, к которому он принадлежит и воспитывается в нем как «родной», то есть как часть этого рода с момента появления на свет вплоть до своей зрелости и брачного периода. Важно также, что он проходит инициацию и подготовку к ней среди родных. В случаях 2) и 3) ребенок, напротив, родившись, оказывается в пространстве той фратрии, которая является для него экзогенной, что ставит его в условия определенного отчуждения от окружающих, за исключением матери (во всех случаях). Ни одна из этих версий сама по себе еще не создает ни «матриархата», ни «патриархата», так как служит регулированию общего баланса обмена женщинами на основе равновесия. Теоретически, оговаривается Леви-Стросс, можно было бы описать тот же процесс как «обмен мужчинами», но такого отношения не зафиксировано ни в одном из известных обществ, так как даже в социумах с элементами, формально напоминающими «матриархат», мужчина не осознается как товар, подлежащий обмену в общей социальной системе. Ни матрилинейность, ни матрилокальность, ни их сочетание не являются признаками матриархата. В социальной структуре мать выступает как носительница главного фактора – принадлежности к роду, который, сам по себе, не имеет гендерного признака, но лишь помогает классифицировать то, что принадлежит к А, отнести к А, а то, что к В – к В. Ту же роль, но на ином уровне – на уровне пространственного размещения семьи или потомства – играет принцип патрилокальности и матрилокальности.

В такой ситуации обмен и равновесие становятся главными законами гендерных стратегий в обществе.

 

Кросскузинные и параллель-кузинные системы

 

Огромное значение в системе родства имеют отношения с двоюродными братьями и сестрами. Их пример показывает, что запрет на инцест имеет не физиологический или гигиенический, но сугубо социальный характер. Это выражается в делении кузин и кузенов на перекрестных и параллельных. Параллельные кузены (кузины) -- это дети братьев отца или сестер матери. Кросскузены (кросскузины) – дети сестер отца и братьев матери. При любых формах определения принадлежности к роду – и по патрилинейной и по матрилинейной -- кросскузены и кросскузины оказываются членами противоположного рода по отношению к сыну (дочери) данных родителей.

Большинство архаических обществ разрешает кросскузинные браки именно на основании социальной экзогенности -- при том, что, с точки зрения физиологической, кросскузены ничем не отличаются параллель-кузенов. Это опровергает гипотезу о табуировании инцеста из-за наблюдений за вырождением потомства от кровосмесительных альянсов.

 

Родство в комплексных обществах

 

К. Леви-Стросс изначально планировал дополнить свою работу по исследованию элементарных структур родства второй частью, призванной описать и систематизировать структуры родства в комплексных обществах. Он не осуществил этого плана. Он также никогда не распространял исследования мифологий, обычаев и общественных структур архаических обществ на западную цивилизацию – ни в ее истоках, ни в ее актуальном состоянии. Так, по его собственным словам, он сохранял «чистоту эксперимента». Тем не менее выводы из его фундаментальных исследований социологических аспектов архаических обществ напрашиваются сами собой, что явно не ускользало и от него самого. Но Леви-Стросс видел свою задачу не столько в том, чтобы заявить и доказать, что архаические общества столь же «полноценны, логичны и развиты», как и современные, но и в том, чтобы этот выводы сложились у читателей сами собой -- как нечто очевидное, неоспоримое и безусловное.

Так, структуру родства в комплексном обществе можно представить себе как изоляцию и автономизацию все той же атомарной структуры муж-жена-сын(дочь)-дядя(тетя), жестко подчиненной табуированной инцестуальности – чаще всего с включением в это табу и кросс-кузинных браков (параллель-кузинные браки и так табуируются в большинстве архаических обществ). Эта изолированная ячейка действует в той же самой системе циркулярного обмена женщинами, что и в архаических племенах, но только в намного более широком контексте. Женщин отдают «неизвестно какому роду» (X) и берут их в замен также из «неизвестно какого рода» (Y). Точнее, род становится известным через свойство. Чтобы соблюсти дистанцию, правила запрета на кровосмешение соблюдаются жестко – и на уровне обычаев и на уровне юридических законов.

В таком случае даже самое современное и либеральное общество может быть рассмотрено как огромный цикл циркуляции женщин, обмен которыми порождает баланс населения и обеспечивает преемственность социума. В каком-то смысле все остается неизменным, и институт семьи сохраняет свои архаические корни. Другое дело, что в архаических социумах запрет на инцест и другие аспекты социального института семьи мыслились как частный случай общего принципа, исходя из социальной тотальности и мифологической (позже религиозной) культуры. Поэтому то, из какого рода брать жен и в какой род отдавать девушек своего рода, имело огромное значение и лежало в основании фундаментальных законов общества, было его языком. В комплексных обществах все поменялось местами. Запрет на инцест и иные брачные правила сохранились сами по себе, на уровне семьи, атомарной структуры родства, в отрыве от социально-культурных нормативов, делавших их осмысленными и естественно вписанными в общий социальный контекст. По мере удаления от архаических структур утративший свой изначальный социообразующий и этногенетический смысл институт семьи сам стал, в свою очередь, структурировать социальные нормативы на уровне гендера, упорно сохраняя архаические устои (в том числе и табу) в самых разных социальных системах, и даже в тех, которые эксплицитно их отрицали (как в случае советского или либерального общества).

Особенно наглядно это заметно в элите общества, где брак приобретает особое значение в силу заложенного в нем потенциала свойства. Мы видели, что свойство играло фундаментальную роль в выстраивании баланса между родными и «своими другими», что обеспечивало культурную и социальную когезию общества, превращало его в уравновешенный сбалансированный этнос. Этот же принцип проецируется на династические браки, когда свойство ассоциируется с дипломатией, заключением политических и стратегических союзов, урегулированием противоречий между странами и правящими элитами или внутри стран между аристократическими кланами. Морганатические и аристократические браки демонстрируют нам культурообразующий потенциал гендерных отношений (так как культура, по Хейзенге, рождается из способности выстроить внутри этноса (племени) игровую модель противоречий между двумя экзогенными фратриями). В классовом обществе аналогичные брачные отношения могут существенно влиять на положение экономических элит, так как свойство позволяет консолидировать капитал или синхронизировать экономическую стратегию. И, наконец, во всех типах общества (кроме жестко кастового) свойство могло служить лифтом социальной мобильности, установив отношения через брак с более влиятельным родом, данная семья получала доступ к новым возможностям.

Таким образом, циркуляция женщин в матримониальных альянсах представляет собой до сих пор важнейший социообразующий фактор.

 

Глава 52. Трансформации семьи и гендерных стратегий в исторической синтагме

 

Архаическая природа семьи

 

Рассмотрим трансформацию генедерных отношений в исторической синтагме Премодерн-Модерн-Постмодерн. В этой синтагме именно семья остается наиболее архаичным институтом и менее всего меняется вместе с изменением религиозных структур, правящих идеологий и доминирующих социальных архетипов. Институт семьи пережил самые фундаментальные социальные трансформации и сохранился в основных своих чертах даже в Модерне и Постмодерне, несмотря на многочисленные проекты по его упразднению (общность жен, провозглашаемая коммунистами, или полный индивидуализм, отстаиваемый современными левыми либералами).

 

Проблема патриархат/матриархат

 

Начать рассмотрение эволюции гендера в истории обществ следует с прояснения проблемы патриархата и матриархата, о чем уже упоминалось. Эти термины несут в себе определенную некорректность. Если патриархат («власть отца» – от греческих корней «», «отец», и «», «начало», власть), действительно, существует и в разных формах наличествует в различных обществах, то концепция «матриархата» («власть матери») представляет собой искусственную теоретическую гипотезу, заключающую в себе неснимаемое противоречие. Изучавший «материнское право» (Mutterrecht), швейцарский социолог и историк Й.Бахофен⁽³¹⁾ использовал другой -- столь же неудачный – термин «гинекократия» (от греческого «», «женщина», и «», «власть»).

Противоречие заключается в следующем. Структура архаического общества (как и любого общества вообще) определяется динамикой взаимодействия режимов бессознательного. Все аспекты, относящиеся к власти, управлению, упорядочиванию социума, относятся исключительно к режиму диурна – это и организация социальной структуры, и инициация, и религия, и разметка пространства, и иерархии власти, и обмен женщинами фратрий. Гендерным выражением диурна является фигура мускулиноида – и в социальном, и в психологическом смыслах. Поэтому, в частности, власть и мужчина (как мускулиноид) -- понятия социально тождественные. Понятие гендера как социального, и шире, символического, мифологического, психоаналитического пола, разрывает наивную денотативную корреляцию половой анатомии с представлением о поле в широком смысле и все расставляет по свои местам. Мужчина есть мужчина по соучастию в мужском начале, то есть в той мере, в какой он является сопричастным фигуре мускулиноида. Анатомические признаки лишь указывают на вероятность такого соучастия, но не являются ни в коей мере достаточным (и иногда и необходимым) основанием для однозначного утверждения. Мускулиноидность как свойство рождается из коннотативных связей в структуре языка и общества.

Точно так же дело обстоит с соотношением анатомической женственности и феминоидности. Специфика физиологии указывает на вероятность связи с феминоидностью, не более того. Анатомический пол – это хреод, намечающий траекторию дальнейшей фиксации в гендере, но отнюдь не гарантирующий этой фиксации и тем более не совпадающий с ней.

Власть – это свойство мускулиноида, всегда и во всех общества. Если мы встречаем политическую систему, где создается иллюзия «матриархата», это означает одно из двух: либо речь идет не о власти, а об иных социальных процессах (что мы видели в случае матрилинейного и матрилокального родства, не имеющего никакого отношения к «матриархату»), либо правление анатомических женщин – в силу каких-то причин – стало опорой для воплощения мускулиноидного начала.

Поясним последнее замечание. Во-первых, можно рассмотреть общество амазонок, о котором в истории остались лишь предания. Тем не менее, показательно, что описание этого социума отражает все специфические аспекты мускулиноидной организации – общество, основано на военных началах; в нем царит жесткая иерархия (царица амазонок); амазонки отрезают себе грудь (не только для удобства стрельбы из лука – это позднейшая рационализация, а для подчеркивания умаления своей материнской и женской природы) и т.д. Общество амазонок -- патриархальное общество, в нем правит диурн и фигура мускулиноида. Этот пример относится к области чистого мифа, так как реальных обществ, состоящих из женщин-воительниц (наподобие мужских военных отрядов – в духе ранних описаний русского казачества⁽³²⁾), мы не встречаем.

 

Женщины и элита (комплекс Брунгильды)

 

Социум всегда так и ли иначе выстроен вдоль вертикальной оси власти, разделен на элиту и массу. При этом элита обязательно ближе к диурну, чем масса. Из этого следует, что элита более мускулиноидна, чем масса. Принадлежность к элите, как мы видели, есть причастность к стихии господства, а господство есть диурн. Но элита также имеет гендерный дифференциал: есть цари и царицы (а также царицы-матери, принцессы, княгини и т.д.), есть жрецы и жрицы. Из этого вытекает пара дихотомий: гендер внутри элиты и гендерное деление на элиту и массу. Элита – мужская, масса – женская. Но в элите есть женщины, а в массе – мужчины. Напрямую эти свойства в строгую и однозначную симметрию не вступают. Однако, очевидно, что женщина элиты более мускулиноидна (по признаку принадлежности к элите), нежели женщина массы (которая более феминоидна). И в некоторых случаях она может быть более мускулиноидна, нежели мужчина масс (по определению, имеющий феминоидные черты). Здесь трудно установить количественную шкалу, но наметить эту дихотомию можно.

В мифе – например, в скандинавском или иранском – существует устойчивый тип элитарных женщин-воительниц (валькирий -- у скандинавов, фравашей – у зороастрийцев), которые в отношении мужчин-простолюдинов выступают в образе мужского начала. Такова, в частности, Брунгильда, убивающая (мужское, воинское качество) своих женихов, которые пытаются овладеть ею. Или индийский миф о богине Кали (воительнице), которая превращает прикоснувшихся к ней мужчин в женщин.

В психоанализе есть понятие «комплекса Брунгильды», означающего ужас женщины перед потерей девственности и патологическую агрессивность к мужчине, пытающемуся это осуществить даже в рамках законного и легитимного во всех отношениях брака. По Юнгу, это случай женщин, одержимых сильным анимусом (Geist).

Таким образом, правление атомических женщин, как только оно становится настоящим правлением, отправлением власти, превращается в своеобразную модель патриархата и «андрократии» («власти мужчин» или мужеподобных существ).

 

Экзорцизм феминоидности

 

Будучи патриархальным в своей структуре, социум включает в себя и некоторые феминоидные аспекты. Мы говорили ранее, что социум есть продукт диурна, который конституирует пространственную вертикаль и организует социальные институты и отношения в соответствии со своими мифологическими установками. Ноктюрн получает доступ в обществе только через экзорцизм и фигурирует там как продукт экзорцизма (экзорцизм – «exorcismus» – в католической практике означает «изгнание дьявола», а в расширительном смысле – очищение вещи или человека от негативных, «демонических», «инфернальных» влияний и свойств).

Аналогичным образом дело обстоит и с женским гендером. Он интегрируется и кристаллизуется в социуме через экзорцизм и функционирует в нем как объект экзорцизма и продукт экзорцизма. Именно это лежит в основе патриархального принципа обмена женщинами. В процессе этого обмена развертывается диурническая дихотомия того, кто обменивается, и того, кем обмениваются. Тот, кто обменивается (дочерьми, сестрами), это -- мужчина (патриарх). Те, кем обмениваются – это половозрелые женщины рода. Они рассматриваются как выражение ноктюрна и на этом основании приравниваются к продуктам экзорцизма. Сочетание диурна с ноктюрном в социуме выражается в фиксации постоянного сценария – мускулиноид интегрирует феминоида только через операцию экзорцизма, то есть цензурирования, очищения, предварительного упорядочивания и реструктуризации. Сам обмен женщинами можно рассматривать как обряд экзорцизма – ссужая женщину другому роду, данный род освобождается от женского ноктюрна, то есть очищает себя. Вместе с тем, он берет на себя ответственность очистить те аспекты ноктюрна, которые он получает от другого рода вместе с женами – чему служат многочисленные предбрачные и брачные ритуалы, а также системы социальных ограничений, накладываемых на женщин – особенно на вновь прибывших в племя.

Через серию экзорцизмов феминоид интегрируется в социум, но никогда не предопределяет структуры этого социума. Напротив, ноктюрн предопределяется социумом, выступает как объект, подлежащий обработке извне. Мускулиноид есть тот, то социализует. Феминоид – тот, кого социализуют. Социализация есть накладывание на все аспекты социума патриархального начала. Но в отношении механизма этого накладывания существует два сценария: мужчина в ходе патриархальной социализации учится укреплять мускулиноидную природу как свое внутреннее содержание и расширять ее, а женщина учится ограничивать феминоидную природу в пользу адаптации к поставленным извне рамкам. Мужчины, социализируясь, учатся властвовать, женщины – подчиняться.

На этом основан социальный кодекс, который придает нормативный статус только диурническим чертам – доблестям и ограничениям. Ноктюрнические черты – нежность, забота о детях, внимательность к материальному миру, хотя и присутствуют во всех обществах в феминоидном сегменте, никогда не становятся нормативами и правовыми установками, уложениями, законами.

Феминоидность существует в обществе только де-факто, а мускулиноидность – де-факто и де-юре.

При этом в разных типах обществах, в разных этносах и в разных культурах, о чем мы неоднократно говорили, могут в какие-то моменты приоритетно развиваться ноктюрнические черты (например, хтонические культуры). В таких случаях удельный вес фемионидности возрастает. Рост этого веса может создать впечатление «матриархата» (что, по сути, неверно). Но пределом этого возрастания является исчезновение социума как организованного героическим мифом явления. Поэтому даже среди самых хтонических культур мы непременно встречаем мускулиноидные, патриархальные элементы – они-то и делают общество обществом. Если в обществе есть власть, значит в обществе есть диурн. А если есть диурн, то есть полюс мускулиноидности, каким бы слабым и денатурированным он ни был. Феминоидность может существенно вымывать содержание мускулиноидных социальных форм и институтов, смягчать и эвфемизировать в соответствии со своей природой социальные антитезы и дихотомии. Все это может создавать иллюзию преобладания женского начала в обществе, но границы такого процесса довольно четкие – дойдя до определенного предела демускулинизации, общество разваливается и становится легкой добычей для любой мускулиноидной группы либо пришедшей извне, либо сформировавшейся внутри общества как патриархальная контрэлита.

 

История есть нарастание патриархата

 

С учетом сделанных уточнений можно рассмотреть механизм трансформации гендера в обществах вдоль оси исторической синтагмы Премодерн-Модерн-Постмодерн. Этот процесс представляет собой поступательный рост патриархального начала. На всем протяжении истории общество становится все более и более мускулинистичным. Такое утверждение противоречит некоторым поверхностным наблюдениям за такими явлениями, как равенство полов, феминизм и т.д., а также традиционным аффирмациям консерваторов и традиционалистов, сетующим на феминизацию и демускулинизацию общества Модерна в сравнении с обществом традиции⁽³³⁾. Чтобы рассеять недоумение, рассмотрим этот процесс подробнее.

Цепочка Премодерн-Модерн-Постмодерн в общем виде, как мы показали, представляет собой процесс развертывания и автономизации диурна и его структур, которые становятся все более и более самодовлеющими. На первом этапе героический миф выпрастывает из себя логос. Далее, логос воплощается в логику. А логика, становясь автономной, превращается в рационализм, носителем которого становится отдельный индивидуум. Рациональный индивидуум в либеральной версии Модерна автономизируется, в свою очередь, отрываясь от общей логики общества (коллективной рациональности), и организует новый порядок – порядок логистики, пока, наконец, в Постмодерне различающие антитезы не спустятся на еще более низкий под-индивидуальный уровень, где логистика распыляется до уровня микрологистики – логемы.

Этот процесс может быть представлен как последовательная абсолютизация мускулиноидности, проникновения мускулиноидности во все социальные сферы – включая те, которые в традиционном обществе и в архаике были зарезервированы за подвергшейся экзорцизму женственностью.

Область мифа в чистом виде содержит в себе и мускулиноидные и феминоидные элементы. При преобладании режима диурна миф начинает поляризоваться. Режим диурна развертывается в мускулиниодные структуры, организующие и упорядочивающие социум.

На этом этапе мускулиноидность понимается как стихия, пронизывающая общество, природу, религию вертикалью молнии. Мускулиноид мыслится как вселенская сила, как божество, как основа социальности и религиозности. Мускулиноид в «далеком» и «великом» «там» – становится формой огромного человека (homo maximus), а в «там» «тайном» -- фигурой бессмертного и вездесущего духа. Индуизм называет это «пуруша» -- «человек», «мужчина», «первогигант». В мистическом учении каббалы этой фигуре соответствует «адам кадмон» -- «древний адам», «первочеловек» и «первомужчина». Мускулиноид мыслится как чистая вертикаль.

Становление мужчиной, то есть ассимиляция гендерных качеств в обществе и в религиозном развитии (а также в инициации), есть процесс поступательного сближения с этой фигурой, воплощение его отдельных качеств, а в исключительных случаях и его самого (в китайской традиции это называется идеалом «совершенного человека», а в индуизме – «аватарой», «воплощением божества в человеческом облике»). Мужчина в той степени, в какой он мужчина, и есть диурн, упорядочивающая вертикаль.

 

Логос как мужчина

 

На уровне логоса, созданного именно этим мускулиноидным началом, данная стихийная вертикаль начинает кристаллизоваться в разуме. Разум противопоставляет себя неразумию, смутным влечениям, слабо структурированному голосу мифоса. Это противостояние вполне может быть рассмотрено в терминах гендера: мужской логос противопоставляет себя женскому мифосу. Мы неоднократно подчеркивали, что далеко не весь диурн переходит в логос, но, тем не менее, общая тенденция может быть выявлена достаточно четко: логос становится выражением мускулиноидности во всех культурах без исключения. Логос – это мужчина.

Соответственно, рационализация социальных систем только усугубляет патриархальное начало на всех периодах и во всех типах общества, где это имеет место. Апелляция к логосу есть апелляция к патриархату. И наоборот: там, где мы видим недостаток логоса, ускользание от него или игру на отступлении от логических правил (риторика), там мы имеем дело с феминоидными процессами.

Чем больше в обществе логоса, тем более оно патриархально. Это ясно видно в переходе от политеистических культур к монотеистическим. В обоих случаях социально и религиозно в них доминирует фигура мускулиноида. Боги ясного неба, культ мужчин в семье и в политике равно присущи как языческим, так и монотеистическим обществам. Но язычество (где логоса меньше) оставляет место в культуре и религии и женскому началу – феминоидности. И хотя патриархальный воинственный мускулиноидный Рим с брезгливостью относится к «галлусам», напудренным и надушенным ароматами кастрированным жрецам Кибелы, Великой Матери, он их терпит. Христианство или ислам действуют более радикально – женские культы, женское жречество устраняются вовсе; монотеистический Бог – всегда отец, pater, то есть абсолютный и бескомпромиссный мускулиноид.

 

Патриархат буржуазного строя

 

При переходе к Модерну патриархальность социума возрастает еще в большей степени. Буржуазия строит свою собственную идеологию на нормативном типе взрослого состоятельного и рационального мужчины, который становится образцовой ячейкой гражданского общества. По сравнению с христианским Средневековьем, где во главе стоял логос, отныне начинает доминировать логика, рациональность, распространенная на широкие социальные институты -- на область права, государства, политики, экономики, техники. Именно мужская рациональность ложится в основу политических, социальных и правовых основ капиталистического общества. Это общество строится на жестком исключении и подавлении женщин, которые – особенно в протестантской морали – рассматриваются как существа «нечистые», «неразумные» и лишенные нравственных и упорядочивающих начал, необходимых для предпринимательства и здоровой организации общества.

Капитализм, в этом смысле, в полной мере наследует мускулиноидную инерцию диурна, но переносит дифференцирующий принцип героического мифа на нового субъекта. Субъектом выступает более не героическое вертикальное измерение мира («молния», «огонь», «высота», как в архаических обществах), не персонифицированный Бог-Логос (как в монотеизме), но коллективная конструкция, общество в целом, организованное на логических основаниях. Мускулинное начало тем самым и усиливается, становится более тотальным и всеобъемлющим, и рассредоточивается, распыляется, а, следовательно, в чем-то ослабевает. Экстенсивный вектор расширяющейся патриархальности несет в себе вместе с тем снижение концентрации мускулиноидности в отдельных институтах и личностях – в отличие от сословного строя, где это начало концентрировалось в сословии жрецов (клира, отвечавшего за Небесный Логос и контакты с ним) и воинов (сохранивших воинственный героический дух в чистом виде). Буржуазия расширяла патриархат, но вместе с тем ослабляла его мифологические свойства. В этом проявляется последовательность рождения логоса из диурнического мифа, и последующая оппозиция логоса мифосу в целом.

Мишель Фуко в своей книге «История безумия в классическую эпоху»⁽³⁴⁾ так описывает новые формы буржуазного патриархата, силой навязывающего нормативы мужской рациональности с помощью тюрем, клиник и изоляторов:

«В стенах изоляторов заключено, так сказать, негативное начало того государства нравственности, о котором начинает грезить буржуазное сознание в XVII в. — государства, уготованного для тех, кто с самого начала не желает подчиняться правилам игры, государства, где право воцаряется не иначе, нежели с помощью неумолимой силы; где при верховенстве добра торжествует одна лишь угроза; где добродетель настолько ценна сама по себе, что не получает в награду ничего, кроме отсутствия наказания. Под сенью буржуазного государства возникает странная республика добра, в которую силой переселяют тех, кто заподозрен в принадлежности к миру зла. Это изнанка великой мечты буржуазии в классическую эпоху, предмета великих ее забот: слияния воедино законов Государства и законов сердца».

При этом сексуальность, отождествленная с женщиной, попадает в разряд не просто греха, как в Средневековье, но рассматривается как патология, разновидность безумия, анормальности и требует лечения. Лечение же, по Фуко, в Новое время, и особенно лечение психических заболеваний, отождествлялось с наказанием. Так, в секулярную сферу капитализма постепенно переходило протестантское учение о Предестинации и воздаянии за грехи в земной жизни. Женщина, бедняк, безумный и безработный мыслились как «проклятые» и с точки зрения Реформации, и с точки зрения последующей за ней протестантской этики, ставшей, после секуляризации и отказа от протестантской теологии, основой капитализма – скелетом его логики.

Переход от Средневековья к Реформации и Просвещению сопровождался не улучшением, но ухудшением положения женщин в обществе.

Буржуазная мужская рациональность тяготела к тому, чтобы превратиться в общеобязательный норматив, тем самым женская психология, женский социальный гендер подвергался не просто экзорцизму, как ранее, но в публичной сфере отвергался вовсе как нерациональное, сентиментальное, аффективное начало.

Буржуазное общество несло в себе окончательную десакрализацию, «расколдовывание мира», а это значит, что пространства для мифа больше не оставалось вообще, а единственным, через что феминоидное начало могло ранее заявить о себе, был именно миф и связанный с ним культ. В монотеизме это мифологическое начало резко сократилось в объеме, в секулярном капитализме – исчезло окончательно. Если диурн имеет в себе логосные и нелогосные (чисто мифологические) аспекты, то феминоид состоит только из нелогосных элементов, то есть целиком и полностью принадлежит мифу. Вместе с расколдовыванием мира произошла и его дефеминизация.

Это можно спроецировать на уровень риторики. Риторические тропы, которые мы соотносили с ноктюрном – эвфемизм, антифраза, литота, метонимия, метафора, катахреза, синекдоха, гипотипоз, гипербат, эналлага, антилогия и т.д. – суть выражения волшебства, инструменты очарования и околдовывания и одновременно образы фантастического мира, где все не так, как в мире обыденном (логос-логика) и где невозможное становится возможным (как растворяются границы вещей под покровом ночи). Расколдовывание мира в капитализме означает изгнание из него женщины.

 

Феминизм как форма патриархата

 

Еще одним шагом к усилению патриархата Модерна был, как это ни странно может показаться, суфражизм, то есть политическое движение женщин за предоставление им равных избирательных прав наряду с мужчинами. Одной из активисток этого направления была Мари Дерэзм⁽³⁵⁾, первая женщина, удостоившаяся быть посвященной в масонскую ложу (куда раньше женщин категорически не пускали) и создавшая позже специальную ложу для женщин – ложу «Прав Человека», по-французски «Droits de l'homme» (дословно «права мужчины»). Это не игра слов. Суфражизм и феминизм представляют собой движение за то, чтобы приравнять женский гендер к мужскому, то есть в основе феминизма лежит полное и окончательное признание превосходства патриархата и требование распространить принципы патриархата на все общество, включая «анатомических женщин». Мы видели, что гендер есть явление социальное, поэтому феминизм и борьба за права женщин в мужском обществе есть борьба за мускулинизацию «анатомических женщин», то есть за превращение их в социальных мужчин. Феминистки не требуют признания социального значения феминоидности и построения специальных социальных институтов, ориентированных на женский гендер. Они никогда даже не думали об открытии, например, «храма Великой Матери» (пусть небольшого) где-нибудь на окраине индустриальных столиц Европы – Парижа или Амстердама. Феминистки требуют равенства с мужчинами на основании мужских критериев и в мужском обществе, построенном на мужских законах. то есть стремятся укрепить патриархат еще больше, сделать его не просто преобладающим, но тотальным. Феминизм настаивает на том, что женщина может быть полноценной частью логического рационального целого, – капиталистического общества, -- что означает, что она считает себя мужчиной. Собственно женщиной делает женщину структура социальной роли и специфика организации души, и в обоих случаях это есть отсылка к ноктюрническим мифам, к феминоидности как гибкой антитезе мускулиноидности и всем формам диурна (включая логос, логикиу и т.д.). Отказ от феминоидности и ингерентных ей оппозиций и границ, а также идентификаций с ноктюрническим мифом, делает женщину «больше не женщиной», а на практике – через систему адаптаций и имитаций мускулиноидных социальных паттернов – «мужчиной».

Не случайно среди активных феминисток столько мужеподобных личностей – бизнес-лэди, «синих чулков», в психотипе и поведении которых легко обнаружить трансгендерную патологию.

В движении феминизма в последнее время появляются новые нотки, но это мы рассмотрим несколько позже, так как в данном случае речь идет о переходе к Постмодерну. В рамках Модерна патриархат только нарастает, пока не достигает своего пика.

 

Гомосексуальный социум

 

Переход от ранней буржуазной логики к либеральной логистике на пике Модерна еще более усиливает мускулиноидность. В этот период – середина ХХ века – она приобретает еще одно выражение – движение за равноправие сексуальных меньшинств, в частности, за легализацию педерастии и даже за браки между мужчинами. Патриархат, становясь тотальным, подводит к обществу, состоящему теоретически только из одних мужчин, которые имитируют гендеры, симулируют семьи и другие формы прежних гендерно- социальных институтов. В обществе повально распространенного гомосексуализма постепенно нормативом становится пара мужчина-мужчина, и если на первом этапе пассивные педерасты хотят быть похожими на женщин – одеваются в женское платье, подражают женским жестам и т.д. -- то постепенно сами женщины начинают подражать пассивным педерастам, имитируя их первертные повадки и ужимки. В этом можно усмотреть финальный этап патриархата, когда мускулиноид окончательно вытесняет собой женщин из социальной сферы, порождая гомосексуальный социум. Кстати, к этой же категории относится и стиль «метросексуалов», когда гетеросексуальные мужчины начинают имитировать гомосексуалистов, одеваться как они, вести себя соответствующим образом и использовать характерные жесты, оставаясь «натуралами».

В таком обществе детородные функции женщины постепенно сводятся к минимуму, что сказывается на демографии и числе одиноких людей, отказывающихся заводить семью.

 

Менеджер как мужчина – либеральный гендер

 

Рассмотрим гендерную проблему в оптике трех идеологий Модерна. Либерализм, в рамках которого происходит переход от логики (раннее буржуазное общество и классический Модерн) к логистике (поздний Модерн), является совершенно мускулиноидным и выдвигает в качестве норматива тип активного и жесткого предпринимателя, изобретательного, экспансивного, агрессивного. В художественных образах «объективистской» философии либералки Айн Рэнд⁽³⁶⁾ менеджер, борющийся с «социалистами» и «правительством, попавшим под власть бедных», и занимающийся организацией производства, его оптимизацией и извлечением прибыли, описан как античный герой, бьющийся с монстрами и чудовищами. Только теперь в качестве монстров выступают «ленивые наемные рабочие», «представители профсоюзов», «демагоги из рабочего движения». В борьбе менеджеров против «ленивых рабочих» (описанных как феминоидный тип) менеджерам помогают диурнические женщины, бизнес-леди с ярко выраженным мужским, садистическим началом – с развитым умом, логистикой и субъектностью. В работах Айн Рэнд при всей утрированности тем, вскрывается самое главное свойство отношения либерализма к гендеру – либерализм жестко ориентирован на мускулиноидность в духе диурнического архетипа и на подавление и минимализацию всего женского, пассивного, эвфемистического.

Таким, по меньшей мере, является классический либерализм и в значительной степени неолиберализм ХХ века (Хайек, К. Поппер, фон Мизес, М.Фридман и т.д.), стремившийся вернуться к «чистоте» либерализма в его истоках – к эпохе Адама Смита и ее аксиоматическим нормативам. Для неолибералов важно очистить современный либерализм от всех элементов левого, социал-демократического дискурса, которые к нему примешались в течении XIX –ХХ веков, когда либералы и социалисты боролись против общего врага – консерватизма, феодализма, монархизма, позже фашизма.

 

Сны Веры Павловны

 

Гендерная проблема в коммунизме решалась более сложно. Изначальный коммунизм в утопической фазе предполагал, что при победе коммунистической формации будет установлена общность жен, различия между полами будут стерты, дети будут воспитываться в коллективе, пока не наступит эра того промискуитета, который эволюционисты помещали в начало социальной истории (туда же, куда Маркс -- пещерный коммунизм).

Стирание различий между полами, согласно коммунистической теории, не должно было означать приравнивания женщин к мужчинам. По мысли коммунистов, пол должен стать несущественной акциденцией социально сознательных граждан, и женщины должны осваивать мужские профессии наряду с тем, что мужчины должны осваивать женские. Семья признавалась пережитком буржуазной морали, и новая коммунистическая мораль предполагала полную свободу сексуального поведения. Так, в программном романе революционного демократа Чернышевского (1828--1889) «Что делать?»⁽³⁷⁾ в благожелательных тонах описывается «полиандрия», сожительство главной героини Веры Павловны сразу с двумя мужчинами.

Будучи направленным против капитализма, марксизм покушался и на либеральный патриархат. После Октябрьской революции 1917 года большевики попытались на практике разрушить любой порядок в гендерных отношениях, что в разговоре с Кларой Цеткин (1857--1933) критиковал Ленин (1870--1924). При этом показательно, что критика теории «стакана воды», приравнивающей половые отношения к ничего не значащему физиологическому акту, у Ленина строится на чисто гигиеническом основании. Цеткин передает слова Ленина, освещающего этот вопрос:

«Мне так называемая «новая половая жизнь» молодежи — а часто и взрослых — довольно часто кажется разновидностью доброго буржуазного дома терпимости. (...) Вы, конечно, знаете знаменитую теорию о том, будто бы в коммунистическом обществе удовлетворить половые стремления и любовную потребность так же просто и незначительно, как выпить стакан воды. От этой «теории стакана воды» наша молодежь взбесилась, прямо взбесилась (…). Конечно, жажда требует удовлетворения. Но разве нормальный человек при нормальных условиях ляжет на улице в грязь, и будет пить из лужи? Или даже из стакана, край которого захватан десятками губ?»⁽³⁸⁾

Ленина, как мы видим, волнует антисанитария промискуитета и то, что эротические отношения отвлекают пролетариат от революционного труда. Ленин добавляет:

«Сейчас все мысли работниц должны быть направлены на пролетарскую революцию, нельзя допускать никакого расточения и уничтожения сил»⁽³⁹⁾.

В любом случае, эпоха коммунистической «крылатой» и «бескрылой» эротики⁽⁴⁰⁾ , по выражению А.Коллантай (1872--1952), быстро завершилась, и к 1930-м годам, в сталинский период, гендерные отношения вернулись к докоммунистическим стандартам: семья, брак, соблюдение классических для Модерна норм половой морали полностью заместили собой революционные эксперименты. Хотя в правовом смысле равноправие женщин в СССР было признано и утверждено на всех уровнях, на практике, в руководящих органах преобладание мужчин над женщинами сохранялась приблизительно в таких же пропорциях, что и в либерально-капиталистической системе. Только вместо «бизнес-лэди» в СССР часто встречался тип женщин-руководительниц – партийных или хозяйственных с теми же мускулиноидными чертами.

Ранние коммунистические идеи промискуитета и преодоления пола с новой силой стали разрабатываться в философии новых левых в рамках фрейдо-марксизма. Параллельно шло развитие идей феминизма нового толка, настаивающего на искоренения пола вообще (Донна Харауэй) и замещения его бесполым киборгом. Но это имеет отношение к теме гендера в Постмодерне, к чему мы обратимся чуть позже. В рамках коммунистической идеологии периода Модерна мы фиксируем три парадигмы:

 

• «утопический» проект «общности жен»⁽⁴¹⁾, отчасти реализовавшийся в революционных условиях и в годы военного коммунизма, но позже отброшенный (или, по меньшей мере, отложенный на неопределенный срок);

• фактическое и правовое уравнивание женщин с мужчинами на основе патриархального паттерна в социалистических обществах (что в целом повторяет парадигму обществ либеральных);

• проект полного преодоления пола в неомарксизме и кибер-феминизме.

 

Гендер в фашизме

 

Социальные модели фашизма довольно разнились в Италии и Германии. Все разновидности фашистской и нацистской идеологии воспевали мужское начало, мускулиноидность, отвергали гендерное равенство в обществе и настаивали на подчиненной роли женщин в обществе. В этом смысле фашистские теории по факту, в целом, совпадали с общей ориентацией либеральных обществ, и также с социальной практикой обществ социалистических (СССР). Но жесткая и доктринальная ориентация на патриархат в фашистской Италии не изменила пропорций участия женщин в публичной жизни, свойственных дофашистской Италии, а в Германии, как это ни парадоксально, «нордизм» привел к расцвету особой формы феминизма. Во-первых, нацисты активно поощряли мускулиноидный тип в женщинах, которым доверялись высокие посты и ответственные задачи в управлении страной. А во-вторых, предоставление женщинам свободы и полноценной реализации в рамках феминоидных сегментов общества – что воспроизводило до некоторой степени социальные условия гендера в Премодерне, -- соответствовало тем направлениям в феминизме, которые стремились не к равенству с мужчинами, но к открытию самобытного смысла и значения гендера.

Кроме того, в Третьем рейхе широкое распространение получила идея «нордического матриархата», развивавшаяся последователем Бахофена профессором Германом Виртом (1885--1991), который утверждал, что протоиндоевропейская культура развертывалась вокруг фигуры женщины-жрицы, «белой Госпожи» («weisse Frau – weise Frau», «белая женщина – мудрая женщина», нем.), и что воинственный индоевропейский патриархат был влиянием чужеродных «азиатских» элементов, исказивших изначальную «культуру круга Туле», с женским жречеством и сакральным руническим календарем, отражающим природные и временные явления арктических областей⁽⁴²⁾.

Официальная позиция национал-социализма в вопросе гендера варьировалась между мускулиноидным воинственным патриархатом и «нордическим матриархатом». Однажды в этой связи СС провели специальную экспертизу текстов итальянского философа Юлиуса Эволы, защищавшего олимпийскую вирильность, на предмет их соответствия учениям национал-социализма. В результате занимавшийся этим делом по просьбе рейхсфюрера СС Гиммлера (1900--1945) нацистский мистик Карл-Мария Вилигут (1886--1946) пришел к выводу, что идеи Эволы «не соответствуют нацизму и принижают роль арийских женщин в нордической культуре».

 

Гендер в Постмодерне генетически связан с либерализмом

 

Гендерные идеи фашизма во второй половине ХХ века утратили всякую актуальность вместе с крахом фашистских режимов в Италии и Германии. СССР во второй половине своего существования в гендерном вопросе не особенно отличался от либеральных обществ – с той лишь разницей, что моральные нормы и семейные ценности в СССР были более консервативны и соблюдались более жестко – с моральным осуждением и определенным политическим и административным давлением на тех, кто ими пренебрегал. Параллельно этому в западном марксизме и фрейдо-марксизме развивались радикальные идеи преодоления пола, которые несколько позже органично вошли в Постмодерн. Но нормативной средой для формирования Постмодерна стал именно либерализм в его западном – американо-европейском -- выражении. Поэтому гендерная проблематика Постмодерна имеет прямую и магистральную филиацию с либеральной идеологией и тем направлением Модерна, который связан с буржуазно-демократическим обществом и его особенностями.

Только либерализм подошел вплотную к Постмодерну, создал для него все предпосылки и экстраполировал инерцию своего развития на сам Постмодерн, отчасти перейдя в него, но отчасти оставшись в Модерне. Этот переход надо рассмотреть особо, так как в вопросе гендера он имеет большое значение.

 

Постмодерн и логема

 

При переходе к Постмодерну в истории гендера мы сталкиваемся с парадоксальным явлением, которое можно проследить на всех остальных уровнях философии и социологии Постмодерна. – Победа либерализма и заложенных в нем социальных установок именно в тот момент, когда она становится полной, мгновенно оказывается двусмысленной и эфемерной, а сам либерализм фундаментально меняет свое качество. То же самое можно сказать и о Модерне: реализовав свой потенциал в максимальной степени и решив поставленные задачи, в миг наивысшего триумфа он обнаруживает свою недостаточность и начинает трансформироваться в Постмодерн⁽⁴³⁾. В Модерне патриархат торжествует, но это полное и неопровержимое торжество длится ровно одно мгновение, практически немедленно превращаясь в нечто иное.

Чтобы проследить эту гендерную трансформацию в Постмодерне, необходимо ввести новое понятие (подробно рассмотренное нами в следующем разделе) – логема.

Логема – это самый дальний «родственник» логоса. Логема представляет собой перенос антитетического, различающего начала с индивидуального на субиндивидуальный уровень -- на уровень, дальней границей которого является поверхность человеческого тела и прилегающие к ней вплотную (или почти вплотную) предметы – одежда, пища, кровать, стул, стол, очки, экран телевизора или компьютера и т.д. Логема патриархальна и стремится навести порядок в хаосе потока ощущений, декодирует этот хаос, выстраивает из него порядок. Но в отличии от логоса (а также логики и логистики) этот порядок логемы имеет локальный и эмерджентный характер, развертывается в микропространстве и опирается не на социальное, но на индивидуальное. Диурн создает социум (патриархальный изначально и всегда). Созданный диурном социум с превращением диурна в логос меняет свои свойства, но остается социумом. Когда логос трансформируется в логику, параметры социальности меняются, но сама социальность остается (это Модерн), а патриархальность становится рассредоточенной по всей социальной системе. На последних стадиях Модерна начинают доминировать либерализм и логистика – общество сегментируется на экономические сферы, каждая из которых основана на доминации мужского упорядочивающего начала, но уже на локальном (в сравнении с социальным целым) уровне. Отсюда антисоциальность и стремление к умалению государственного вмешательства, составляющие суть либерализма. Но и здесь мускулиноидность доминирует – теперь как мускулиноидность менеджера.

На этой черте Модерн исчерпывает свой мужской потенциал. За этой чертой логистика превращается к логему, а масштаб социальной сферы применения мужского начала сужается до индивидуальной и субиндивидуальной сфер. Упорядочивающее насилие, заложенное в основе мускулиноидности, теряет социальное измерение и превращается в насилие в рамках микросистемы – индивидуума. Социальное измерение испаряется, и на его месте возникает новая система, центрированная на логеме. Логема тоже разделяет и насилует, борется и дробит, укрепляет себя и расчленяет «не себя», поэтому логема патриархальна. Но вместе с тем логема действует в таком микроскопическом объеме и с такой слабой интенсивностью, что ее качественная связь с диурном становится бесконечно малой. В размерности логемы происходят такие же отклонения от закономерностей социума (человеческой мезозоны), как в квантовой механике корректируются законы ньютоновской Вселенной.

Логема в Постмодерне становится тотальной и распространяется на всех – включая женщин, детей, инвалидов (в том числе и психических), пожилых и выживших из ума людей и т.д., в этом состоит окончательный аккорд патриархата, но вместе с тем мускулиноидность качественно ослабевает до такой степени, что становится почти не отличимой от своей гендерной противоположности.

 

Мужчина-компьютер и «инфемы»

 

Логемный эрос приобретает отчетливо механический и виртуальный характер, сводится к аффективному или физиологическому точечному массажу, осуществляемому с помощью:

• обмена «инфемами» (микроскопическими квантами информации, не интегрируемыми в большие интерпретационные системы и представляющими собой обрывки – часто лингвистически искореженных – сообщений со смутным намеком на флирт или кокетство);

• зрительных образов сетевой порнографии;

• виртуальных сенсорных приборов;

• посредством других тел в офф-лайне (что в Постмодерне становится все более и более редким).

Если на первых этапах эротической симуляции виртуальная эротика воспроизводила образы эротики реальной, то постепенно именно виртуальность становится нормативом, который аффектирует эротические протоколы в офф-лайне. Во всем доминирует мускулиноидный паттерн, раздробленный до микроуровня и механического воспроизводства. Эротические чат и SMS-сообщения рассылают компьютерные программы, и получают (считывают) тоже компьютерные программы; соединение (connect) двух компьютеров, и даже простой факт подключения к сети, парадигмально конституирует гендерные отношения в Постмодерне. Компьютер – это одна из разновидностей логемы, и код 1-0, на котором основаны все компьютерные операции – это постмодернистское издание мужчины-женщины, то есть базовой гендерной пары. Эрос становится дигитальным на всех уровнях и поэтому всепроникающим и совершенно стерильным.

Для логики компьютер не нужен, наоборот, специалисты в логике разрабатывают компьютеры и программы для них. Для осуществления логистических операций компьютер чрезвычайно полезен и даже, в некоторых аспектах, необходим, то есть постепенно становится важной инстанцией -- на равных с человеческим оператором (синергия). Логема человека в Постмодерне рассматривает компьютер как образец, как систему для подражания. При переходе к сетевым аггломератам компьютеров логема становится бесконечно малым элементом этой сети, а развитие системы сенсорно-нервных тактильных приборов в самое ближайшее время сделает сеть и киберпространство полноценной средой обитания (кибер-среда).

Здесь следует заметить одну важнейшую деталь: компьютер – это мужчина (мускулиноид). Мускулиноидная диурническая структура организована на принципе антитезы, разделения, а логос и логика переводят эту диурническую антитетичность в дуальный код. Пара «1-0» – это минималистическое выражение героического мифа. Компьютер-мужчина становится парадигмой для мужчин и женщин Постмодерна. Моделирование корректной эмуляции сенсорных ощущений в развитии кибер-коммуникаций поставит в этом вопросе полный знак равенства.

 

Компьютерный патриархат

 

Если посмотреть на структуру социальности, мы видим, какой мощью обладал концентрированный диурн в развитии социальных структур и, в частности, в подавлении или экзорцизме женского начала. Постепенно эта мощь переходила от интенсивного и вертикального состояния в экстенсивное и горизонтальное, становясь все менее эксклюзивной и более всеобщей, пока не рассеялась до микростатуса логем. Компьютер-мужчина так же подавляет, «надзирает и наказывает», как мужчина-герой (в частности, дигитальные технологии подавляют шумы – те моменты информации, которые пребывают в промежуточном пространстве между 1 и 0, между звуком и тишиной, между полутонами – в музыке и т.д.), но только в иной размерности.

На микроуровне патриархат, таким образом, сохраняется и даже нарастает, так как в него включаются элементы, ранее никак не относимые к мускулиноидности – дети и сумасшедшие, не говоря уже о женщинах, которым равные избирательные права (то есть статус гражданских мужчин, «права мужчин» -- «droits de l'homme») дали еще в Модерне. Но уровень реализуемого насилия и масштабность упорядочивания хаоса при этом все время умаляются, все более напоминая объем «человеческих» (то есть мужских) свойств, которые в традиционных обществах, и даже на ранних уровнях Модерна, были отнесены в область женской компетенции – организация и упорядочивание малых предметов ближнего хозяйственного окружения.

 

Иллюзия матриархальности в Постмодерне и ее основания

 

Ранее отмечалось, что гендерная оппозиция мужчина-женщина не являлась (особенно в традиционном обществе) абсолютной: и перед лицом подчеловеческих явлений, и в локальном масштабе женщина легитимно выполняла мужские, упорядочивающие функции – распоряжалась детьми, скотом, домашними животными, в некоторых случаях, челядью и рабами, имея определенную и варьирующуюся в разных обществах степень свободы для применения оправданного и легитимного насилия (как минимум право пнуть кота, отшлепать ребенка, дать оплеуху нерадивой прислуге, отстегать вытоптавшего огород козла или зарезать курицу). Это «малое женское (на самом деле мужское) насилие» бледнело по сравнению с тем, что регулярно осуществляли мужья, воины племени, просто «мужики», и поэтому вполне могло быть причислено (по контрасту) к «миролюбию» и «нежности». Но экстерминация «большого насилия» (масштабного и интенсивного мужского стиля) и борьба логоса и его производных против мифологического диурна постепенно привели к тому, что женский масштаб упорядочивающего и организующего действия стал потолком реализации мускулинности. Сама логистика и оптимизация хозяйства напоминает именно женский труд по наведению порядка в доме, во дворе, огороде или кухне – со всеми интендантскими и снабженческими проблемами, которые постоянно приходится решать в изменяющихся условиях. Логема же -- это усилие и порядок, представляющие собой высший горизонт ленивой, праздной и нерадивой женщины.

На основании наблюдений за такой двойной симметрией некоторые ученые, в частности, Юлиус Эвола⁽⁴⁴⁾, выстроили гипотезу о матриархате Модерна. Для них был важен интенсивно героический мускулиноид в его мифологическом качестве, и отступление от этой интенсивной вирильности, мужественности, описывалось ими как движение в сторону матриархата, которое достигает своей кульминации в Модерне. Феминизм, раскрепощение женщин и получение ими равных прав с мужчинами, представляется в такой перспективе «доказательством» основного тезиса.

Измельчание диурна и логоса действительно дает некоторые феноменологические основания для подобной интерпретации гендерного процесса по линии Премодерн-Модерн-Постмодерн. Более того, качественное изменение модели мужского контроля от логоса к логеме открывает для феминоидных проявлений все больше лазеек, и хотя на формальном уровне социальных процессов эти проявления не учитываются в полной мере, они исподволь завоевывают себе все больше пространства.

Это проявляется в постепенном снятии табу с двух явлений, составляющих суть феминоидности – эротики и питания. В архаическом обществе и то и другое обставляется множеством обрядов экзорцизма, прежде чем быть допущенными в социальную сферу. Кроме того, они носят чаще всего интимный, закрытый характер, ограниченный рамками дома, жилища, семьи. Публичность они приобретают только в строго определенные моменты обрядовых оргий и пиршеств, имеющих символическое значение обращения к хаосу для последующего обновления порядка.

В логоцентричных культурах (монотеизм) оргии и пиры либо отрицаются вовсе, либо делегитимизируются и маргинализируются. В пуританском буржуазном общество это табу сохраняется и только усиливается. И лишь в зрелом Модерне на пороге Постмодерна происходит перелом, и эротика и питание вырываются из области приватного или маргинального и вторгаются в публичную сферу. Это Эвола и интерпретировал как «явный признак матриархата». Действительно, только в Постмодерне можно среди бела дня в людном месте увидеть гигантский рекламный плакат с полуобнаженной девицей, рекламирующей гамбургер или чизбургер, то есть феминоидный культ «материнского» питания и женской плоти перемещается в зону дозволенного и социального. Так же все более гибкими становятся нормативы публичной демонстрации эротических отношений, и постепенно элементы порнографии появляются в журналах, литературе, кинематографе, театре мэйнстримного направления.

При всем этом говорить о матриархате в данной ситуации все же совершенно некорректно, так как, во-первых, социальность, основанная на феминоидности как структурообразующем элементе, вообще невозможна, а во-вторых, проникновение феминоидных свойств в публичную культуру не отражается в правовом и государственном устройстве, даже несмотря на избрание порнозвезд или спортсменок легкого поведения в парламенты некоторых стран (в частности, Италии и России). В парламенте порнозвезды или спортсменки ведут себя как мужчины, только довольно глупые. Кроме того, вторжение феминоидности в дневную культуру организовано в соответствии с заказом мужской эротики – как объект потребления (женщины или пищи). Мать дает пищу, кормит; женщина видит мужчину как другого – вот такой субъектной феминоидности в культуре Постмодерна практически нет; продукты питания и женская плоть представлены как объект, как освобожденное вожделение опустившегося мужского начала, похотливого, эгоистического, хищного, агрессивного, алчного, жадного и избавившегося от стыда.

Намного корректнее описать проявление открытого вторжения феминоидности как спонтанный подъем ноктюрнических мифем, которые не сдерживаются более дисперсной мужской (компьютерной) логемой и вырываются на поверхность, разъедая еще больше и без того распадающуюся социальную ткань. Это явление есть, но это не матриархат. Говорить в этом случае о «диссолюции» («расстворении»), как делает тот же Эвола в других работах⁽⁴⁵⁾, с социологической точки зрения, намного точнее.

 

Исчезновение гендера

 

Продлевая траекторию трансформаций гендера от Модерна к Постмодерну, следует ожидать постепенного отказа от гендера в духе коммунистического преодоления пола или киберпанк-проектов ультрарадикальных феминисток (типа Донны Харауэй⁽⁴⁶⁾). Логема или компьютер-мужчина практически исчерпывают порядкообразующую мускулиноидность диурна и не могут сдержать ноктюрнических мифем, поднимающихся на поверхность. Однако ноктюрн сам по себе не конституирует гендер, требующий контраста и четкого наличия диурнического начала. Оба пола появляются только вместе, и даже андрогинное преодоление пола сохраняет – по крайней мере, в семье – гендерную реализацию по траектории каждого гендера, взятого отдельно.

Измельчание логемы и подъем ноктюрнического хаоса, если прогностически проследить развитие этих процессов в ближайшем будущем, приведут к растворению (диссолюции) гендера как социального явления, а анатомический пол – при свободе многократных трансгендерных операций и развития виртуальной эротики – потеряет смысл первичной (хотя и далеко не абсолютной, как мы видели) гендерной дифференциации. В результате мы получаем бесполого постчеловека, размножающегося клонированием, наподобие раковой опухоли, воспроизводящей совершенно одинаковые и не нужные организму клетки злокачественной ткани (Ж.Бодрийяр⁽⁴⁷⁾).

 

Резюме

 

Подытожим основные положения данной главы.

 

1) Гендер есть пол, взятый как социальное явление. Анатомический пол относится к социальному полу как возможность к действительности или вероятность к фактическому положению дел. Мужчина и женщина становятся сами собой – то есть мужчиной и женщиной – только в обществе, в процессе гендерной социализации.

2) Пол есть социальный статус, частично врожденный, частично приобретаемый. Социальный пол можно изменить или утратить.

3) Социум построен на принципе симметричности и неравенства двух полов – мужского и женского. Мужской пол как гендер всегда означает социальное превосходство, доминацию, господство, управление, обладание, экспансию, вертикаль, публичность. Женский гендер – подчинение, согласие, исполнение, относительно объектный статус, горизонталь, приватность. Гендерное неравенство не историческая акциденция, но социообразующий закон, без которого общество невозможно. Гендер является фундаментальным инструментом неисчислимого множества социальных, культурных и религиозных таксономий.

4) В социальной и религиозной структуре зарезервирован социальный метод для преодоления гендерного дуализма – в форме андрогината, либо культового, либо семейного (таинство становления жены и мужа «плотью единой»).

5) Социальному гендеру соответствует гендер психоанализа. Полнее всего гендерные роли в структуре психики описаны и проанализированы в школе «психологии глубин» Карла Густава Юнга. Юнг утверждает, что «эго» рассматривает бессознательное (само по себе бесполое, андрогинное) через фигуру души, –anima/animus, -- пол которой противоположен полу «эго». У мужского «эго» душа женская (anima). У женского пола – мужская (animus). Женская и мужская фигуры могут выступать в трех архетипических возрастах, что характеризует общую психологическую структуру личности.

6) Жильбер Дюран дополняет классификацию Юнга концепциями двух режимов бессознательного – мужским диурном (мускулиноид) и женским ноктюрном (феминоид I, материнский, нутритивный, и феминоид II, эротический, копулятивный). Социальные и культурные типы могут иметь черты тех или иных мифологических структур с четко выделенной гендерной окраской.

7) Социум созидается из организации гендерных отношений в системе семьи, брака и обмена женщинами между родами. Обмен может быть ограниченным и обобщенным. В первом случае женщинами обмениваются только два рода. Во втором – три и более родов по установленной логике от A к B, от B к C, от C к D, от D к n, от n снова к A. Циркуляция женщин в обществе порождает социальную ткань и лежит в основе базовых социальных институтов. В семье мы встречаем все три типа основных социальных отношений (по П.Сорокину) – насильственные, договорные, родственные. Две семьи, обменивающиеся женщинами, представляют собой минимальный формат социума.

8) Любой социум представляет собой патриархат, гипотеза существования матриархата противоречит смыслу социальности как развертывания диурнических иерархических структур. Власть есть мужское начало, а мужское начало есть власть; это взаимозаменяемые понятия, поэтому «кратос» есть атрибут отцов.

9) В исторической синтагме Премодерн-Модерн-Постмодерн нарастает патриархат, переходя от диурна к логосу, логике, логистике и логеме, от вертикальности к горизонтальности, и от эксклюзивной интенсивности к обобщенной экстенсивности. Феминизм и расширение политических прав и социальных полномочий женщин, подростков и умственно и физически неполноценных есть признак тотализации патриархата, а не его преодоления.

10) Три основные идеологии Модерна – либерализм, коммунизм и фашизм -- имеют свои гендерные стратегии и типовые модели. На практике, все они ведут к усилению патриархата, хотя либерализм формально декларирует равенство полов, коммунизм стремится к обобществлению жен и преодолению пола, а фашизм, начиная с открытого прославления мускулиноидности, заканчивает частичной реабилитацией феминоидных аспектов и активной интеграцией мускулиноидных женщин в систему власти.

11) В Постмодерне мужское начало становится одновременно тотальным и бессильным. Архетипом мужского начала выступает компьютер, оперирующий с мужской антитетичной парой – «1-0». Пролиферация логемы ведет к расширению объема виртуальной эротики и постепенному переходу только к ней. На поверхность выходит не цензурированный и не подвергшийся экзорцизму ноктюрн. Перспектива Постмодерна – упразднение гендера и дуального кода и переход к «недуальному» воспроизводству людей (методом клонирования, деления или искусственной конструкции киборгов).

Примечания

 

(1) «Прежде всего, люди были трёх полов, а не двух, как ныне, — мужского и женского, ибо существовал ещё третий пол, который соединял в себе признаки этих обоих; сам он исчез, и от него сохранилось только имя, ставшее бранным, — андрогины, и из него видно, что они сочетали в себе вид и наименование обоих полов — мужского и женского. Кроме того, тело у всех было округлое, спина не отличалась от груди, рук было четыре, ног столько же, сколько рук, и у каждого на круглой шее два лица, совершенно одинаковых; голова же у двух этих лиц, глядевшие в противоположные стороны, была общая, ушей имелось две пары, срамных частей две, а прочее можно представить себе по всему, что уже сказано. Передвигался такой человек либо прямо, во весь рост, — так же, как мы теперь, но любой из двух сторон вперёд, либо, если торопился, шёл колесом, занося ноги вверх и перекатываясь на восьми конечностях, что позволяло ему быстро бежать вперёд. А было этих полов три, и таковы они были потому, что мужской искони происходит от Солнца, женский — от Земли, а совмещавший оба этих — от Луны, поскольку и Луна совмещает оба начала. Что же касается шаровидности этих существ и их кругового передвижения, то и тут сказывалось сходство с их прародителями. Страшные своей силой и мощью, они питали великие замыслы и посягали даже на власть богов, и то, что Гомер говорит об Эфиальте и Оте, относится к ним: это они пытались совершить восхождение на небо, чтобы напасть на богов.» «Пир», цит. по Платон. Сочинения. В 4 тт., Т. 2. М., 1994.

(2) Элиаде М. Мефистофель и андрогин. СПб., 1998; К.Г. Юнг, Психология и алхимия, М., 1998.

(3) «Все вы, во Христа крестившиеся, во Христа облеклись. Нет уже... мужского пола, ни женского: ибо все вы одно во Христе Исусе». Послание святого апостола Павла к Галатам (гл. 3, ст. 27-28-28):

(4) Элиаде М. Шаманизм. Киев, 1998.

(5) Элиаде М. Мефистофель и андрогин, указ. соч.

(6) Эвола Ю. Метафизика пола. М., 1996.

(7)Элиаде М. Космическое обновление // в кн.: Конец света. М., 1998; он же: Миф о вечном возвращении. М., 2000.

(8) Эвола Ю. Метафизика пола, указ. соч.

(9)Генон Р. Символы священной науки. — М., 1997.

(10)Бахтин М. М. Творчество Франсуа Рабле и народная культура средневековья и Ренессанса. М., 1990.

(11) Дугин А. Постфилософия. указ. соч.

(12) Хейзинга Й. Homo Ludens: Опыт определения игрового элемента культуры. М., 1992.

(13) Аристотель. Политика // Соч. в 4-х тт. М., 1983. Т.4.

(14) Сорокин П.А. Социальная и культурная динамика. М., 2006.

(15) Там же.

(16) Lévi-Strauss C. Les Structures élémentaires de la parenté, Paris, PUF, 1949; он же La Pensée sauvage. Paris, 1962.

(17) Павлов А. Номоканон при большом требнике, изданный вместе с греческим подлинником, до сих пор неизвестным, и с примечаниями издателя / С. М. Горчаков. //Журнал гражданского и уголовного права . СПб.,1873.

(18) Фрейд З. Я и Оно. Л., 1924.

(19) Фрейд З. Вопросы общества и происхождение религии, М., 2008.

(20) Юнг К.Г. Архетип и символ. М., 1987; он же: Душа и миф. Шесть архетипов. Киев, 1996.

(21) Ницше Ф. Так говорил Заратустра. М., 2009.

(22)Юнг К.Г.Психология и алхимия. М., 1997.

(23) Эразм Роттердамский. Похвала глупости. М., 1991.

(24) Эвола Ю. Метафизика пола, указ. соч.

(25) Там же.

(26) Борхес Х. Л. Собр. Соч. в 4 т. Том 1. СПб, 2006. См. Также: Borges, Jorge Luis. El idioma de los argentinos. Buenos Aires, 1928.

(27) Слезкин Юрий. Эра Меркурия. Евреи в современном мире, М., 2005.

(28) Леви-Стросс К. Структурная антропология. М., 1983; он же Путь масок. М., 2001; он же он же Мифологики. Человек голый. М., 2007.

(29) Мосс М. Очерк о даре // Общества. Обмен. Личность: Труды по социальной антропологии, М., Восточная литература, РАН, 1996.

(30) См. Лоренц К. Агрессия, М.1994; он же Оборотная сторона зеркала. М., 1998.

(31) Bachofen Johann Jakob DasMutterrecht: eine Untersuchung über die Gynaikokratie der alten Welt nach ihrer religiösen und rechtlichen Natur, Stuttgart, 1861.

(32) Очерки традиционной культуры казачеств России / Под общ. ред. проф. Н.И. Бондаря. Т.1. М., Краснодар, 2002. С.21.

(33) Эвола Ю. Метафизика пола, указ. соч.; он же: Rivolta contro il mondo moderno, Roma, 1969.

(34) Фуко М. История безумия в классическую эпоху. СПб., 1997.

(35) Marie Deraism Eve dans l'humanité, articles et conférences de Maria Deraismes, Préface d'Yvette Roudy, Angoulême, 2008.

(36) Рэнд А. Атлас расправил плечи, М.,2008.

(37) Чернышевский Н. Г. Что делать? М., 1969.

(38) Цеткин К. Ленин и освобождение женщины.  М., 1925; она же: Женский вопрос. Гомель, 1925.

(39) Цеткин К. Ленин и освобождение женщины, указ. соч.

(40) Коллонтай А.М. Дорогу крылатому Эросу! (Письмо к трудящейся молодежи) // Молодая гвардия. 1923. № 3

(41) Маркс и Энгельс в «Коммунистическом манифесте» пишут: «Коммунизму не нужно вводить общность жен, она почти всегда существовала». (…) В действительности буржуазный брак является общностью жен. Коммунистов можно было бы упрекнуть разве лишь в том, что они хотят поставить официальную, открытую общность жен на место лицемерно скрываемой». (К. Маркс, Ф. Энгельс. Сочинения. М-Л, 1929-1931, Т. V). Цитата свидетельствует о том, что коммунисты открыто признают общность жен.

(42) Wirth Herman Der Aufgang der Menschheit, Jena, 1928; он же: Die Heilige Urschrift der Menschheit, Leipzig, 1936. См. Также: Дугин А. Знаки великого норда. М., 2008.

(43) Дугин А. Постфилософия. М., 2009.

(44) Эвола Ю. Метафизика пола, указ. соч.

(45) Эвола Ю Эвола Юлиус. Оседлать тигра. СПб., 2005.

(46) Haraway D. A Cyborg Manifesto: Science, Technology and Socialist-Feminism in the Late Twentieth Century. 1985.

(47) Бодрийяр Ж. Символический обмен и смерть. М., 2006.