Раздел 8 .Социология политики

 

 

Глава 37. Политика как власть. Структура и стихия власти

 

 

Определение политики

 

 

Политика в социологическом ключе определяется как то, что имеет отношение к стихии и структуре власти. Вся политика строится на власти, и политические структуры развертываются вокруг этой властной оси.

В политологии есть еще одно определение политики (Политического). Это сознательное распределение ролей друг – враг⁽⁰⁾ (К.Шмитт). Карл Шмитт подчеркивает, что оппозиция друг/враг отличается от других оппозиций – таких как добро/зло (что относится к сфере морали), боль/наслаждение (что относится к чувственной сфере), Бог/дьявол (что относится к религии), красота/уродство (что относится сфере эстетики) и т.д. Пара друг/враг является политической, по Шмитту, так как предполагает возможность пересмотра в какой-то момент дистрибуции этих ролей, и друг может стать врагом, а враг – другом. Для этого необходимо освободить понятие «врага» (и «друга») от моральной, богословской и иных нагрузок, чтобы иметь возможность без ущерба для ценностных систем общества в любой момент переключить режимы отношения к врагу/другу.

При всей полезности и глубине такого определения политики оно не выделяет сущности политики как социологического явления, так как ничего не говорит нам о власти и ее структуре.

У Шмитта есть и другие теоретические построения, стоящие ближе к теме власти – например, его теория «решения»^(0-1) (Entscheidungslehre) и связанная с ним теория суверенитета^(0-2). По Шмитту, «суверенен тот, кто принимает решение в чрезвычайных обстоятельствах»^(0-3). Решение – это и есть акт отправления власти; чрезвычайные обстоятельства представляют собой ситуацию, когда это отправление власти основано только на чистой воле правителя при отсутствии однозначных парадигм поведения, закрепленных в каком-то правовом (обрядовом, освященном традицией) кодексе (письменном или устном). Это определение уже ближе к сути дела, так как в основе его стоит власть, опирающаяся на саму себя – в условиях максимальной чистоты чрезвычайной ситуации.

 

Власть как стихия и власть как структура

 

Политика есть власть как стихия и как структура. Как стихия власть сопряжена как раз с «принятием решения в чрезвычайных ситуациях» -- в этих условиях она обнажается с наибольшей полнотой. Как структура власть представляет собой иерархическую организацию общества, ось по которой возрастает количественный показатель власти.

В базовой (для социологии) модели социальной стратификации ось власти является одной из четырех главных осей, вдоль которых эта стратификация осуществляется. Структура же власти выстраивается вокруг этой оси и включает в себя совокупность властных институтов и властных отношений.

 

 

Ось власти

 

 

Институты

власти

 

 

 

 

Властные

отношения

 

 

 

 

 

 

 

 

 

Социальные группы, так или иначе связанные с властью

 

 

 

Власть как структура

 

Между властью как стихией и властью как структурой существует существенное различие. Власть как структура есть всегда и везде, во всех типах обществах и во всех социальных парадигмах. Поэтому политическое измерение наличествует в социуме как таковом и является его неотъемлемой частью. Можно построить чисто гипотетическую абстракцию «общества без власти» (анархия), но найти такое общество невозможно: все существующие общества – и архаические и современные, и религиозные и секулярные – строятся вокруг властной вертикали.

Власть как стихия, концентрирующаяся в максимальной степени на вершине властной оси, напротив, далеко не всегда присутствует в разных типах общества, и свойственна только вполне определенным случаям. Номинально для этой стихии заведомо зарезервировано место в социальных структурах власти (но не во всех политических системах в равной степени), но возможность власти как стихии превращается в действительность только в особых случаях.

 

Социология «царя дождей»

 

Чтобы пояснить эту тему, обратимся к теме «сакральных монархов», изученных в работах Дж. Фрэзера (в частности, в «Золотой ветви»)⁽¹⁾. Фрэзер рассказывает о существовании во многих архаических обществах особой социальной роли короля-жреца или царя стихий (Царя Огня, Царя Дождя и т.д.). Этот сакральный царь находится на самой высокой ступени иерархии, пользуется огромным почетом и уважением, но его главная задача – обеспечивать дождь, укрощать негативные природные условия, помогать урожаю расти, а скоту размножаться. Этот высший представитель иерархии находится на вершине властной структуры, но полностью лишен власти как стихии.

Фрэзер приводит такие примеры:

«У некоторых племен Верхнего Нила, как известно, нет царей в обычном смысле слова. Единственные, кого они почитают за царей,— это Цари Дождя (Мата Кодоу), которым приписывается способность вызывать дождь в нужное время года, то есть в сезон дождей. До того как в конце марта начинаются дожди, страна представляет собой опаленную зноем, бесплодную пустыню, а скот — основное богатство народа — гибнет из-за отсутствия травы. Приближается конец марта, и глава каждой семьи отправляется к Царю Дождя и дарит ему корову, чтобы тот ниспослал благословенную воду на побуревшие, иссохшие пастбища. Если дождь не идет, люди собираются и требуют, чтобы царь дал им дождь; если же небо продолжает оставаться безоблачным, царю вспарывают живот, в котором он, как гласит поверье, скрывает ливни.

Аналогичная должность существует и у племен, живущих на окраинах Абиссинии. Вот как описал ее один наблюдатель: «Обязанность жреца, алфаи, как его именуют бареа и кунама, имеет одну замечательную особенность: считается, что он способен вызывать дождь. В прошлом такая же должность имелась у алгедов, и до сих пор она является обычным делом среди негров-нуба. Алфаи бареа, к которому обращаются за помощью и северные кунама, живет со своей семьей в одиночестве на горе недалеко от Тембадера. Народ приносит ему дань одеждой и плодами и обрабатывает за него его большое поле. Он — царь царей, и должность его переходит по наследству к его брату или сыну сестры. Считается, что заклинанием он вызывает дождь и прогоняет саранчу. Если он не оправдывает ожиданий народа и в стране наступает продолжительная засуха, алфаи до смерти забивают камнями; причем первый камень обязан бросить в него ближайший родственник. Когда мы путешествовали по стране, должность алфаи все еще занимал один старик, но я слышал, что деланье дождя показалось ему делом слишком опасным, и он отказался от должности.

В глухих лесах Камбоджи обитали два таинственных повелителя, известных как Царь Огня и Царь Воды. Слава о них разносилась по всему югу громадного Индокитайского полуострова. До Запада докатилось лишь слабое эхо этой славы. Насколько нам известно, их не видел ни один европеец, и само их существование могло бы сойти за басню, если бы они не поддерживали постоянную связь с королем Камбоджи, который из года в год обменивался с ними подарками. Выполняемые ими царские функции — чисто духовного или мистического порядка. У них нет никакой политической власти».⁽²⁾

Фигура сакральных царей, которых забивают или зарезают, если они не смогут вызвать дождь, -- причем с этим статусом часто, как показывает Фрэзер далее, накрепко связана идея о необходимости насильственной смерти, -- представляет собой яркий пример разведения власти как стихии и власти как структуры. Царь дождей – высший в обществе, но политической власти не имеет.

 

Каста в социологии Л.Дюмона

 

На этом дифференциале строит концепцию касты социолог Луи Дюмон⁽³⁾. По Дюмону, само представление о касте отличается от сословия именно тем, что высшее место в структуре власти оторвано от возможности осуществления власти как стихии, то есть конкретного управления обществом. Это он прослеживает на примере индийского общества, где высшей кастой считаются брахманы, жрецы, ответственные за проведение священных ритуалов, молитв, обрядов, передачу Традиции. Кшатрии, воины – вторая, более низкая каста. Но с точки зрения реального управления обществом, вся власть сосредоточена именно в руках воинов, которые имеют прямое отношение к стихии власти, что контрастирует с их вторичным местом в структуре власти. Именно такую дифференциацию Дюмон считает признаком кастового устройства – в отличие от других типов иерархий.

Это кажущееся противоречие можно разрешить, если пристальнее присмотреться к тому, как архаические или религиозные народы понимают саму стихию власти. Эта стихия мыслится ими как космическая, тотальная, управляющая одновременно Вселенной и обществом. Поэтому она делится логически на две составляющие – власть макрокосмическая, духовная (способность «вызывать дождь») и власть социальная. Рене Генон^(3-1) называет это парой «духовное владычество» («l'autorite spirituelle» - фр.) и «временная власть» («le pouvoir temporel» - фр.). Макрокосмическая власть сакрального короля, «царя Немейского леса» у Фрэзера, вершины «структуры власти», относится к сфере духовных и природных (надсоциальных, сверхполитических) явлений. Стихия же власти в этносе, племени, обществе осуществляется представителями иной касты. С позиций современной науки, идея вызывания дождя или заклинания духов представляется смехотворной, поэтому создается впечатление, что носители «духовного владычества» есть нечто условное, несущественное, и такое «владычество» фиктивно и ни к какой «реальной» власти отношения не имеет. Но, с точки зрения членов традиционного общества, эта область вполне реальна, так как после совершения обрядов дождь, на самом деле, (иногда) идет, а значит, священная власть налицо. Здесь друг на друга накладывается два типа социальных систем – современная и традиционная. С позиций современного социума, высшая каста, лишенная политической власти, к реальной политической власти не причастна. Но с позиций традиционого общества, она вполне к ней причастна, так как сама власть включает в себя дополнительное измерение – потусторонний мир, иерархию состояний бытия, механизмы духовных и природных процессов, связанных в общую структуру, где действуют силы, аналогичные тем, что управляют жизнью общества. Понимание границ социума в традиционном обществе существенно шире, чем в современном (как шире современного понимание границ этноса в Премодерне и архаических племенах – что мы видели в предыдущей главе).

Отсюда вывод Дюмона о специфике кастового устройства может быть несколько скорректирован для общего случая общества: кастовая система власти помещает на высшую ступень ту социальную группу, которая ответственна за трансцендентную макрокосмическую власть, но строго отделена от вовлеченности в политику земного человеческого социума, то есть от стихии решения в насущных вопросах политической организации.

 

Политика и «деяние недеяния»

 

В таком случае различие между стихией власти и структурой власти может быть описано в более общей формуле. Структуры власти существуют всегда и везде, номинально концентрируя в себе возможность для тех, кто занимает в них верховное положение, проявить стихию власти (решение). В некоторых случаях реализация стихии власти сводится к минимуму – тогда вся жизнь строится на строгом соблюдении традиций и правил, а роль решения предельно умаляется.

Здесь снова следует вспомнить определение Шмитта «чрезвычайных обстоятельств». К сакральному царю обращаются только тогда, когда возникают «чрезвычайные обстоятельства» в сфере природы – засуха, неурожай, падеж скота и т.д. Если «царь дождя» не помогает в этих чрезвычайных обстоятельствах, его убивают, приносят в жертву.

Точно так же и на следующей, более низкой, ступени, обычные цари или вожди часто также проявляют свою власть (как стихию) только тогда, когда подступают чрезвычайные обстоятельства ( нападение врага или решение о упреждающей агрессии, добровольное или вынужденное переселение и т.д.), а в остальных случаях правят лишь фактом своего присутствия. Китайская традиция называет это «деянием недеяния» Wu-wei^(3-2), и считает образцом для императора именно такой стиль правления: чем меньше император предпринимает усилий, тем лучше, тем больше все идет своим чередом. Вмешательство от него требуется только тогда, когда что-то в естественном порядке вещей сходит со своей колеи, с орбиты. Вот тогда ему приходится принимать решения. И если он с этим не справляется, его также часто убивают – но уже по вполне светским, а не ритуальным причинам (на чем основана череда цареубийств, династических переворотов, составляющих огромный сегмент политической истории самых разных народов и обществ).

Кончина последнего русского царя Николая II может служить яркой иллюстрацией этих социологических закономерностей. Николай II в бытность царем осуществлял «деяние недеяния», колебался в решениях, перекладывал ответственность на традиции, устои или ближайшее окружение. При возникновении чрезвычайных обстоятельств он отрекся от престола, но так как этого оказалось недостаточно для остановки смуты, он был зверски казнен со всей своей семьей (ритуальный аспект). И наконец, спустя некоторое время он был канонизирован церковью как мученик, то есть полностью сакрализирован. В нужный момент он «не смог вызвать дождь или остановить бурю». В этом примере мы видим полное расхождение власти как структуры и власти как стихии. Николай II стоял во главе властной структуры, но был свершенно чужд власти как стихии.

В конце СССР сходный сценарий повторился с Генеральным секретарем КПСС и Президентом СССР М.С.Горбачевым, с той лишь разницей, что Горбачев вместо «деяния недеяния» принялся заниматься перестройкой властной структуры, но нового не построил, а старое разрушил, вызвав «засуху, вместо дождя»^(3-3).

 

Властные страты

 

Стратификация общества по оси власти позволяет выделить несколько социальных страт, которые различаются практически во всех известных обществах, хотя признаки и свойства самой стратификации и ее формы могут меняться. В самом общем виде, встречающаяся как у архаических народов, так и в современных обществах властная стратификация может быть представлена в следующей схеме.

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

Типы

Властные страты

 

 

 

сакральный царь-жрец (вызывание дождя, исполнение обряда)

жрецы

 

 

 

 

воины

царь, вождь, правитель

 

 

 

 

 

полноценные члены социума

свободный труженик, крестьянин, ремесленник, торговец

 

 

 

 

 

раб, «обездоленный», пария, изгой

 

 

маргиналы

 

 

 

 

 

 

Общая схема стратификации по оси власти

 

Пунктиром на схеме обозначены варианты количественных пропорций между различными стратами в разных типах общества. Есть общества, в которых социальные маргиналы (рабы) преобладают количественно и составляют самую большую социальную страту, а есть такие, где их процент незначителен и страта свободных тружеников является наибольшей. Остальные же пропорции сохраняются практически везде – жрецов всегда меньше, чем воинов, а тружеников больше, чем жрецов и воинов вместе взятых.

 

Властные институты: сакральный царь

 

Определяя ось власти, мы говорили о властных институтах и властных отношениях. Властными институтами являются такие социальные организации, которые упорядочивают властную структуру общества, распределяют сферы властных полномочий в их связи с различными видами жизнедеятельности, выстраивают закрепленную обычаем или законом организационную вертикаль. В примитивных обществах властные институты тяготеют к интеграции в общую модель социума и сращиваются с ней.

Король–жрец воплощает в себе и жреческие и царские функции, и является вершиной властной вертикали. Однако стихия власти этой фигуры настолько «возвышена» (так как относится к макрокосмическим явлениям), что в некоторых случаях может пропадать из поля зрения или утрачивать свое значение. В этом случае место короля-жреца занимает просто жрец или верховный жрец. Так происходит, если трансферт функции идет по линии жречества. В других случаях, магические функции царя-жреца могут передаваться обычному вождю или царю, обладающему стихией социальной власти. Так было в случае римских императоров, считавшихся одновременно и первожрецами культа Юпитера в Римской империи, у древнегерманских вождей, считавшихся одновременно и главными жрецами племени и во многих других случаях. Так, Лев Гумилев считает, что второй по счету великий русский князь «вещий Олег» был таким царем-жрецом, а его имя собственное – скандинавское Helgi – означает титул – «священник», от немецкого «heilig»; при этом эпитет «вещий» есть не что иное, как славянский перевод этого титула⁽⁴⁾.

Подробно тематику сакральных функций, сохранявшихся за европейскими монархами уже в христианскую эпоху, исследовал историк Марк Блок^(4-1). О «царстве пресвитера Иоанна», то есть о царе-жреце, правившем великой Империей, затерянной в просторах Азии, в Средневековье ходили многочисленные легенды⁽⁵⁾.

Функция царя-жреца представляет собой важнейшую черту политики в ее архетипическом изначальном выражении – на вершине властной пирамиды предполагается синтез всех властных функций, замыкающий социальную иерархию на иерархию космическую, где управление людьми сливается с управлением стихиями. В этой синтетической функции проявляется высший этаж политики как выражения стихии власти.

В чистом виде социального института сакрального царства мы почти никогда не встречаем. А своеобразные пережитки этого подробно каталогизировал Фрэйзер в своем исследовании о царе Нимейского леса⁽⁶⁾, цитаты из которого мы уже приводили. Причем очевидно, что исследуемые им случаи представляют собой рудимент какого-то властного института, от которого остались лишь отдельные предания, фрагменты, так или иначе смещающиеся либо в область жречества, либо в область обычной царской (королевской) власти. Более подробно смысл и функции этой фигуры и ее социальной роли в религиозных учениях исследовал Рене Генон⁽⁷⁾.

В любом случае в логической схеме властной стратификации место для института «сакрального царя» следует зарезервировать как важнейший социологический топос, где подчеркивается максимальное слияние властных функций.

 

Жречество как властный институт

 

С точки зрения социальной стратификации, жречество можно отнести к властному институту во многих случаях. При этом стихия власти жрецов простирается на отдельные стороны социальной жизни, связанные с отправлением ритуалов, свадебными и похоронными обрядами, коллективными церемониями, излечением, контактами с «мирами», находящимися по ту сторону привычного социального круга – с духами, богами, силами природы, зверями, растениями и т.д. Власть жреца распространяется на тот более широкий контекст, в который помещен социальный человек вместе со всем социумом. Поэтому в компетенцию жрецов входило управление процессами, которые были за чертой социального круга или во внутреннем мире членов социума. Социум можно представить как пространство, ограниченное (несоциализированной или не до конца социализированной) природой вовне и «невидимым миром» внутри людей. В этих областях, номинально недоступных социуму напрямую, развертываются властные функции жречества и его институтов.

Жречество согласовывает социальную жизнь с закономерностями и требованиями внечеловеческого мира, скрытого в душе или лежащего за социальным горизонтом. Поэтому в компетенции жрецов входили:

• коммуникация с потусторонним;

• предсказания грядущего;

• осуществление обрядов, в первую очередь, похоронных (проводов человека на ту сторону) или свадебных (в результате чего в общество должны были прийти «с той стороны» новые члены – дети);

• выполнение функций целительства (так как причины болезней и патологий в традиционном обществе виделись «на той стороне»).

Эти жреческие функции имели в архаических и религиозных обществах (в Премодерне) именно властный характер, так как считалось, что жрецы способны повелевать «духами», управлять «стихиями», реализовывать властный потенциал для осуществления социально значимых действий. Поэтому в обществе в целом институт жречества вплоть до Нового времени относился к властным институтам, а его члены пользовались всеми привилегиями, даруемыми властью.

Однако, как мы видели выше, качество власти жрецов было весьма специфичным и касалось сплошь и рядом потусторонних или макрокосмических «материй», что и приводит некоторых современных исследователей в замешательство относительно того, чтобы полноценно причислить институт жречества (или шаманства) к полноценной иерархии властных институтов. Не веря в «потустороннее», современный исследователь не способен понять, в чем же состоит властное начало колдунов и шаманов. А кроме того, фундаментальное изменение социальной функции религии в Новое время при переходе к секулярному обществу, отделение церкви от государства, делает причисление жречества к властной оси проблематичным.

Решение здесь весьма простое. Жречество представляет собой полноценный властный институт в обществах Премодерна. Такое утверждение абсолютно корректно, со всех точек зрения.

 

Царская власть и воины

 

Царская власть и страта, состоящая из воинов, представляет собой классический властный институт, являющийся образцом для всех властных институтов в целом. Царская власть связана с фундаментальным действием – принуждением. По сути, царь и его дружина, гвардия, войско являются носителями легализированного и легитимного насилия.

П.Сорокин⁽⁸⁾ выделяет три основных типа социальных отношений:

• семейные, основанные на взаимодоверии, интимности, восприятии всей семьи как единого целого;

• договорные, в основе которых лежит формализованный контракт одного члена общества с другим,

• принудительные, где доминирует насилие, навязывание одними своей воли другим.

В царской власти и институте власти вождя, правителя и т.д. преобладает третий тип отношений. Царская власть строится на силовом принуждении. Это принуждение составляет суть институализации и самого царя, и того класса, который способствует ему в осуществлении основных функций. Воины суть выразители социального насилия.

Насилие царской власти имеет две принципиальные сферы применения – внешнюю и внутреннюю.

Царь является военачальником и предводителем воинов, которые призваны отражать нападения внешних врагов и осуществлять нападения сами. Это насилие, обращенное вовне от социума. Задача воина -- воевать, то есть осуществлять акты насилия и устанавливать принудительные отношения с противником, или, в случае защиты, насильственным же образом предотвращать то, чтобы внешний противник установил отношения насилия с данным обществом, частью которого является воин. Воевать с внешним врагом, убивать, калечить, наносить ущерб, разрушать, побеждать и грабить покоренного противника, отбирая его имущество, скарб, ценности и женщин, является изначальной социальной функцией воинов как социальной властной страты. Царь олицетворяет эту роль, поэтому часто в летописях победы, одержанные армией, народом, ополчением, метонимически приписываются царю, вождю, предводителю – даже в том случае, если он не принимал лично участие в походе или военных действиях, и даже не руководил ими на дистанции.

Вторая форма нормативных действий института царской власти есть реализация насилия внутри социума. Это насилие применяется в тех случаях, когда какие-то социальные элементы выступают против сохранения существующего порядка, стремятся оспорить данный уклад или нарушают нормативное функционирование социальных процессов. Иногда речь идет о противоречиях групп, родов, отдельных индивидуумов, которые не разрешаются мирно, сами собой и требуют вмешательства высших инстанций – то есть суда, разбирательства и вынесения необратимого решения. Полицейские, судебные и репрессивные функции составляют вторую половину задач царской власти, обращенных вовнутрь и предполагающих в некоторых случаях применение насилия против членов собственного социума, к которому принадлежит этот институт.

 

Институт тружеников

 

Третья ступень властной стратификации включает в себя подавляющее большинство членов социума (за исключением воинов, объединенных в отдельный социальный институт – дружину или регулярное войско), занимающихся хозяйственной деятельностью – производством продуктов питания, инструментов, иных материальных ценностей. Здесь преобладающим типом социальных отношений являются семейные и договорные. Семейные отношения регулируют взаимодействие между собой хозяйствующих единиц в рамках большой семьи или рода. Договорные отношения преобладают в отношениях между родами, фратриями, отдельными хозяйствующими субъектами общества, не связанными между собой семейными узами.

В этой социальной страте преобладают институты, сопряженные с обменом и материальными ценностями. Данные институты -- в форме обычаев, традиций, правовых уложений и особых договорных структур – призваны упорядочивать характер обладания материальными предметами (собственностью), циклы обмена, систему обязательств сторон в отношении друг друга.

Классическим примером такого института является крестьянская община, или «мир», где совокупность тружеников коллективно решает вопросы землепользования, распределения наделов, пастбищ, угодий, разрешает коллизии хозяйствующих субъектов, выполняет коллективно ряд обязательств перед высшими стратами (воинами и жрецами) в виде оброка, десятины, дани, поставки рекрутов для ополчения и т.д.

Эта модель усложняется при переходе к ремесленничеству и посадским концам, имеющим более узкий профессиональный профиль, так как здесь в дело вступают менее симметричные и более разнородные отношения, связанные с узкой специализацией, что порождает дополнительные институты – цеха, артели и другие профессиональные ассоциации. И наконец, появление торговцев (купцов, «гостей») еще более усложняет структуру функционирования этой страты, так как институционализированный и многоплановый обмен (в том числе через посредство денег или их товарного эквивалента) переводит договорные отношения на новый уровень.

Совокупность социальных отношений внутри этой страты носит номинально мирный, непринудительный характер. Во властную вертикаль эта страта включается как объект властных отношений, будучи вынужденной при определенных обстоятельствах подчиняться насилию со стороны царя и воинов. Это насилие может быть результатом судебного вмешательства власти в спор хозяйствующих субъектов, который невозможно решить без апелляции к высшим инстанциям. В других случаях принудительные взаимодействия осуществляются при сборе налогов, дани и т.д. И наконец, эта страта выступает объектом применения силы в тех случаях, если ее представители стремятся изменить существующий порядок вещей или отказываются выполнять требования высшей страты.

В определенных случаях члены страты хозяйствующих субъектов могут также выступать носителями властного начала – в том числе в его принудительно-насильственном проявлении: либо в рамках патриархальной семьи (где глава семейчас имеет легальное право на насилие над женой и детьми, а также младшими родственниками), либо по отношению к низшей – четвертой – страте, к которой в некоторых обществах принадлежат рабы (как правило, пленные враги), холопы или закупы (лица, утратившие экономическую самостоятельность или добровольно продавшие себя в рабство). Показательно, что и члены семьи, и холопы включались в Древней Руси в общую социальную категорию – «челядь», (от слова «чадо», «маленький», «ребенок»), и все они считались подчиненными главе семьи. Ниже тружеников стояли также различные маргиналы (изгои, парии, неприкасаемые и т.д.). Над этой, четвертой стратой представители третьей страты имеют власть сопоставимую с той, которую имеют над ними самими воины.

Институты страты тружеников и купцов носят преимущественно экономический характер и связаны с регламентацией материальной деятельности.

 

Глава 38. Социология элиты

 

Элита и массы

 

Социолог Вильфредо Парето⁽⁹⁾ предложил свою модель социальной топики властных отношений^(9-1). Смысл данной топики в том, чтобы обобщить структуризацию властного треугольника в дуальной схеме: элиты – массы.

Модель, аналогичную модели Парето, разработал другой итальянский социолог Гаэтано Моска⁽¹⁰⁾. В отличие от Парето он предпочитал название «политический класс» термину «элита», меньше внимания уделял экономическим факторам (Парето же начинал как экономист), подчеркивал многовекторный процесс формирования «политического класса», куда он включал религиозных деятелей и ученых.

К тому же спектру идей относятся концепции Роберта Михельса⁽¹¹⁾, бывшего в юности горячим сторонником «прямой демократии» и постепенно пришедшего к выводу относительно того, что любая демократическая система рано или поздно становится «олигархией», где «правящий класс» («элита», «политический класс») стремится перевести свою власть в наследственную и неотчуждаемую.

На всех трех авторов повлиял швейцарский экономист Леон Вальрас (Парето возглавлял позже его кафедру в Лозанне), учивший (вопреки Марксу, видевшему общество в диалектике и динамике), что главным законом общества является принцип равновесия. На признании равновесия главным свойством социальной структуры основаны теории Парето, Моска и Михельса.

Теория этих авторов сводится к констатации неизменности (перманентизма) политической составляющей социальной структуры, которая независимо от своих идеологических и политических заявлений остается идентичной на всем протяжении мировой истории. Парето называл историю «кладбищем аристократий» (понимая под «аристократией» то же самое, что «правящий класс» или «элиту»).

 

 

 

Элита

(политический класс, правящий класс, олигархия, аристократия)

 

 

 

 

 

 

 

 

Массы

 

 

 

 

 

Общая схема общества Парето, Моски, Михельса

 

 

 

 

Эта схема социологии власти исходит из того, что члены общества наделены изначально разными качествами -- логическими и нелогическими (Парето называл их «инстинктами» или «остатками» -- residui). Нелогические качества формируют определенные типы, которые делятся на активное меньшинство и пассивное большинство. Активное меньшинство составляет элиту. Пассивное большинство – массу. Так дело обстоит во всех типах обществ, независимо от того, какой идеологии они придерживаются – демократической, монархической, тоталитарной, светской или религиозной.

 

Ротация элит

 

Парето учил также о ротации элит. Этот процесс связан с тем, что правящая элита стремится закрепить свое положение в обществе навсегда и передать власть своим потомкам. Механику закрепления за конкретными элитами позиции на верхних этажах подробно изучал Моска, связывая, в частности, иерархию власти с иерархией образования, престижа и богатства, то есть рассматривая совокупно все четыре социологические оси и толкуя их как вспомогательные к основной властной вертикали.

И Парето, и Моска, и Михэльс подчеркивают, что на пути к власти, и подчас находясь у самой власти, элитарные типы ясно осознают общность своих целей, формируют коалиции, сплачивают свои усилия для реализации политического господства. Формирование элиты является таким образом социально-психологическим процессом.

По Парето, эта фиксация элит рано или поздно приводит к тому, что правящая элита вырождается, ее потомки утрачивают качества, приведшие первых носителей элиты к вершине власти. Моска говорил о том, что изменение социальных систем делает представителей устойчивых элит неадекватными новым вызовам, что дает сходный результат. Закрытая от приема новых членов правящая элита постепенно ослабляет политическую систему. На противоположном конце – в области маргинальности -- формируется контрэлита, которая начинает борьбу за власть. В какой-то момент противоречия достигают решающей точки, и контрэлита свергает старую элиту и сама становится правящей элитой. Далее весь цикл неизменно повторяется снова.

В такой ситуации свойство элиты выражается либо в факте нахождения на вершине властной структуры («правящая элита»), либо в обладании внутренней жаждой власти, вкуса к стихии власти (элита как таковая может находиться и на вершине властной структуры и на социальном дне, откуда она стремится любой ценой вырваться и достичь вершин власти). Насыщение вершин властной структуры носителями властной стихии – из какого социального сектора они бы ни поднялись – называется ротацией элит.

Ротация элит может происходить и мирным способом, если у «правящей элиты» достанет логических качеств для осознания того, что полная закрытость власти для новых сил и энергий контрэлиты неминуемо приведет к ее краху. Но Парето считал, что люди редко руководствуются логическими умозаключениями и чаще всего действуют на основании «инстинктов» -- «остатков» и «дериваций».

 

Воля к власти

 

В области философии Фридрих Ницше обосновал движущий импульс представителя элиты, аристократа как волю к власти⁽¹²⁾. По Ницше, воля к власти не есть производная от каких-то других качеств и свойств – стремления к комфорту, обогащению, не говоря уже об идеалистических и идеологических мотивах. По Ницше, воля к власти есть основа бытия, движущая сила жизни, выстраивающая все согласно вертикальной иерархической оси. Воля к власти первичнее, чем человек или политика. Она порождает человека и политику, как проявление своих жизненных потоков. Поэтому человек, по Ницше, есть только одна из стоянок развертывания этой воли к власти, момент в ее самоутверждении через войну и агрессию. Эволюция видов становится здесь метафорой выстраивания властной вертикали. Фигура льва как царя зверей сменяется фигурой играющего ребенка (образ из текстов Гераклита^(12-1)). Человека как наиболее агрессивное и стремящееся к власти существо, в свою очередь, призван сменить «сверхчеловек», носитель все той же воли к власти – но уже в боле чистом и кристаллизованном виде.

Воля к власти необъяснима, это она объясняет все. Таким образом, согласно Ницше, социальные и политические процессы приобретает смысл, будучи помещенными в систему координат этой всеобъемлющей жизнеутверждающей воли.

Предвосхищая конструкции Парето, Моски и Михельса, Ницше писал о «морали господ» и «морали рабов», полагая, что существует онтологическая иерархия между двумя типами людей: в одних воля к власти доминирует, энергии жизни бьют через край (они-то и представляют собой «господ», свободно развертывающих свое стремление к доминации), в других она едва тлеет. (Это относится к «рабам», готовым терпеть над собой тех, кто решительно ставит на их голову свой господский сапог.)

 

Раб и Господин в философии Гегеля

 

Важный вклад внес в проблематику власти Гегель. В «Феноменологии духа»⁽¹³⁾ он выводит фигуры Господина и Раба из их отношения к смерти.

«Индивид, не подвергающий опасности собственную жизнь, — пишет Гегель, — вполне может быть признан личностью (в абстракции); при этом он не достигает истинности подобного признания как независимого самосознания»^(13-1). Согласно Гегелю, каждое самосознание структурно нуждается в другом самосознании, и их борьба должна иметь исходом не смерть одного из них, но подчинение одного другому.

Так рождается различие между Господином и Рабом и диалектика их отношений. В поединке Господин подвергся смертельному риску и, победив, стал хозяином. Раб убоялся смерти и, потерпев поражение, спасая свою жизнь, согласился с положением Раба и превратился в некую «вещь», зависимую от Господина. Господин эксплуатирует Раба, принуждая его работать на себя, и довольствуется потреблением тех предметов, которые производит для него Раб.

Далее у Гегеля вступает в действие диалектика, так как Господин впадает от Раба в зависимость, поскольку он пользуется произведенными им предметами, а сам их не создает. Раб же, научившись производить предметы для Господина и почувствовав его зависимость от этого производства, может воспользоваться ситуацией и перевернуть отношения господства. На этом фрагменте из раннего Гегеля Маркс, его ученик, основал свое революционное учение.

Но если оставить в стороне диалектику, мы увидим в «Феноменологии духа» один важнейший элемент, подробно изученный – хотя и в особой, либеральной перспективе⁽¹⁴⁾ -- философом гегельянцем А.Кожевым (1902--1968). Это тема смерти как той категории, на сопоставлении с которой происходит фундаментальная сепарация социальных, социокультурных, и, далее, политических типов. Когда Гегель говорит о поединке и о «победе» Господина над Рабом, он описывает не только исторический контекст формирования рабства (рабами чаще всего становились воины побежденного противника, или захваченное в ходе военных действий население, оказавшееся неспособным себя защитить), но глубинные механизмы развертывания особых антропологических типов. Борьба – это не борьба между Господином и Рабом, это борьба между Господином и смертью, вызов которой он принимает и от которой увиливает, в свою очередь, Раб.

 

Чарльз Миллс: «властвующая элита»

 

Среди теорий элит следует упомянуть идеи американского социолога Уильяма Райта Миллза (1916--1962), который описал структуру американского общества как абсолютно недемократического режима, где безраздельно правит подавляющее меньшинство, передающее власть по наследству и умело манипулирующее общественным мнением, внушая массам иллюзию демократии. Миллз называет это меньшинство «Power Elite» -- «властвующая элита»⁽¹⁵⁾.

Детальное исследование Миллзом правящих кругов США в области экономики, политики, СМИ, культуры, науки позволило ему описать структуру «властвующей элиты», в центре которой находятся всего несколько семейств потомственных банкиров и политиков, а вокруг концентрическими кругами располагаются зоны обслуживающего персонала – высокопоставленные менеджеры, журналисты, ученые, интеллектуалы, чиновники, поддерживающие это властное ядро, распространяющие социальные «мифы», моделирующие потоки информации, управляющие образами «общественного мнения» и т.д.

В США идеи Миллза были признаны «экстремистскими», но с точки зрения социологической теории, он, по сути, не сказал ничего нового – его концепции суть применение принципов Парето, Моски, Михельса к американскому обществу. Фактически главное достижение Миллза в том, что он дал точное и детальное социологическое описание «политического класса», «элиты» или «олигархической верхушки» США, разоблачив тем самым многие «демократические» претензии. Ранее то же самое проделали Парето, Моска и Михельс применительно к европейской демократии начала ХХ века.

 

Аллогенная элита у Гумпловича

 

К этому же спектру социологии элит следует отнести неоднократно упоминавшиеся нами идеи Людвига Гумпловича, учившего о расовой борьбе⁽¹⁶⁾. В предыдущем разделе мы показали, что он имел в виду под «расой» «этнос». Согласно Гумпловичу, стратификация власти в любом обществе отражает исторический факт этнических завоеваний, осуществленных предками «правящего класса» над автохтонами, представляющими социальное большинство. Этот принцип получил название «принцип аллогенной элиты». Согласно этой теории, элита в любом обществе имеет иноэтническое происхождение. Активные победители формируют высший класс и присваивают себе власть, которую позже передают по наследству.

Завоеватели несут с собой, как правило свой язык, свою мифологию, свой социокультурный тип, следы чего можно увидеть даже спустя много поколений. Постепенно элита завоевателей все же смешивается с завоеванными массами, в результате чего формируется новый социокультурный тип.

Элита завоевателей основывает свою власть не просто на факте своей победы и превосходстве в силе, но и на отстраненности от внутриэтнических процессов в том обществе, которое они завоевали. Этнос, как мы видели, тяготеет к определенному балансу, повязан множеством связей между фратриями, а также с окружающим миром. Пришельцы-завоеватели – особенно на первых порах – совершенно свободны от этих ограничений и способны понудить массы делать то, что представители местной власти никогда не решились бы или им это просто не пришло бы в голову. Завоеватели легко способны осуществить религиозную реформу, начать строить новый тип государственности, приступить к серии завоевательных походов, ради чего потратить огромные материальные и человеческие ресурсы, не заботясь особенно о возможных потерях и реакции местного населения.

Дистанция аллогенной элиты по отношению к местным автохтонным массам раскрепощает их властную стихию, которая переверстывает под себя властные структуры.

В терминах К. Шмитта, «аллогенная элита» действует в режиме «чрезвычайного положения»⁽¹⁷⁾ и постоянно демонстрирует свой суверенитет, свое качество Господ перед лицом (точнее, спиной) покоренных врагов, превратившихся в подданных.

 

Дуальность в трехчастной системе Ж. Дюмезиля

 

В работах Жоржа Дюмезиля⁽¹⁸⁾ исследуются древнейшие модели социального устройства индоевропейских обществ, которые сводятся к общей трехчастной модели, что строго соответствует трем выделенным нами социальным стратам власти. По Дюмезилю, эта триада – жрецы-воины-труженики. Каждой касте соответствуют свои боги, ритуалы, социальные кодексы, типы богослужений и жертвоприношений, этические модели. Жрецы и воины составляют элиту. Труженики – массу. И хотя властные структуры включают в себя все три страты трехчастной модели, можно увидеть серьезное различие между двумя высшими стратами (жрецы и воины) и низшей.

В истории Рима аллогенность элиты подчеркивается в хрестоматийной истории с похищением сабинянок и последующих за этим событиях. Собственно, потомки Ромула описаны в истории как образцовые воины, носители диурнического начала. Их преимущества – сила, мужество, смелость. Их недостатки – отсутствие материальных благ и женщин. Они поклоняются богам светлого неба – Юпитеру Статору и Марсу.

Сабиняне, напротив, представляют собой автохтонов Италии, местное население. Они землепашцы и создатели материальных богатств. Их боги – боги плодородия – Квирин и богини-матери. У них в избытке продуктов, богатств и женщин. Все признаки феминоидной культуры и режима ноктюрна.

Потомки Ромула хитростью похищают сабинянок, после чего начинается война между этими двумя социокультурными, этническими и психологическими группами. Показательно, что царю сабинян Титу Татию удается проникнуть на Палатинский холм, подкупив весталку Тарпейю (представительницу мускулиноидного аскетичного женского жречества). В результате вмешательства жен римлян и дочерей сабинян враждующие стороны заключают мир и объединяются. Так возникает трехчастная модель римской государственности – властные структуры Рима. Во главе встают жрецы (flamen) и цари (rex), поклоняющиеся диурническим богам Юпитеру (скипетр) и Марсу (меч). Третья страта – землепашцы, ремесленники и торговцы со своим культом Квирина. Каждому богу соответствует своя группа жрецов: Юпитеру – понтифексы, Марсу – салии, Квирину – квириты.

Ту же трехчастную модель Дюмезиль вскрывает во всех индоевропейских обществах, и почти везде между двумя высшими стратами (элитой) и третьей стратой (массами) можно заметить различие либо в этнической составляющей (элиты -- пришельцы, массы – автохтоны), либо – что важнее! – в культурном коде (элиты -- диурн, массы – ноктюрн). В терминах Фробениуса, можно выразить эту мысль иначе: элиты – носители теллурической пайдеумы, массы -- хтонической.

Эту оппозицию между элитами и массами заметил еще Анри де Булэнвилье (1658--1722), описавший историю Франции как дуальную модель отношений германской элиты франков и автохтонов галлов⁽¹⁹⁾. Историк А. Пиганьоль⁽²⁰⁾ исследует в этом же дуалистическом ключе всю культуру Средиземноморья, обнаруживая там повсюду дуальный код – героическую культуру пришельцев и миролюбивую трудовую культуру автохтонов. В германском мифе этому соответствуют воинственные асы и миролюбивые ваны, хранители богатств и знатоки магии (типично ноктюрнические черты).

 

Диурн и господство

 

Во всех описанных выше теориях, так или иначе относящихся к социологии элит, в глаза бросается основной признак качественного определения принадлежности к элите. Показательна мысль Аристотеля в «Политике»⁽²¹⁾: «Господином называют не за знания, а за природные свойства». Эта принадлежность при всех различиях упомянутых версий, сводится к выявлению особого типа людей, которых, по Гумилеву, можно назвать «пассионариями», а в терминологии Дюрана – «носителями мифа диурна».

В философии Гегеля это заметно нагляднее всего. Диурн есть имажинэр, посмотревший в лицо времени и смерти, принявший вызов и отказавшийся от того, чтобы эвфемизировать противника.

Отсюда основной символ диурна – меч, стрела, скипетр. Основные боги – царь Юпитер и воин Марс. Основные жесты – подъем, взлет, бой.

Иными словами, элита как тип представляет собой носителей героического начала, развертывающегося из доминанты постурального рефлекса и чаще всего выбирающего идеационные (по П.Сорокину) типы социокультурной реализации. Господин у Гегеля тот, кто «рискует», то есть идет к смерти с широко открытыми глазами. Раб же не выдерживает этого столкновения, увиливает от него, переключает режим в пользу эвфемизма, смягчения, литоты, миниатюризации проблемы. И если Господин не побеждает смерть, он точно покоряет Раба, наступая ему на голову, бросая его помимо его воли в траекторию своей военной компании против смерти, не обращая внимания на его протесты. Раб движется к смерти спиной. Господин -- лицом.

Все это точно относится к элитам и массам. Элиты представляют собой законченный тип в той степени, в какой они сочетают волю к власти с готовностью вести прямой диалог со смертью. Это и есть их главное утверждение в социуме, а конкретные приемы (завоевание, политическая борьба, революции, интриги, династические перевороты, смены идеологических формаций и т.д.) имеют второстепенное значение. Элиты влекомы импульсом диурна и подчиняют этому импульсу свои социокультурные стратегии.

Массы в описании Парето и рабы у Гегеля и Ницше точно соответствуют режиму ноктюрна: в них преобладает смягчение, компромисс, осторожность, осмотрительность, но также и основательность и гармония. Массы устойчивы, элиты склонны рисковать всем.

 

Деградация элит и переключение режимов

 

Когда Парето и Моска говорят о причине смены элит, оба они довольно подробно описывают, каким образом правящие элиты утрачивают элитарные качества. Они замыкаются в себе, стремятся удержать клановые позиции на высших этажах любой ценой – даже ценой компромиссов и утраты влияния государства и общества во внешней среде. Они перестают чувствовать и осознавать свою социальную однородность, теряют солидарность с другими представителями правящей элиты, втягиваются в изматывающую конкуренцию с иными родами и кланами. В идеологической сфере они утрачивают ясность концепции, отчуждаются от комплекса тех идей, – религиозных, политических или социальных, – под знаменем которых пришли к власти.

С позиций социологии глубин, можно сказать, что эти явления стагнации и деградации элит тесно связаны с переключением режима воображения. От диурна имажинэр переходит к ноктюрну – вначале драматическому (тогда элиты начинают становиться все более склонными к эротизму, изящным искусствам, пластике, культуре), а затем и мистическому, когда они впадают в пассивную женственную меланхолию. (По Сорокину, можно сказать, что деградируя, элиты переходят к идеалистическому, а затем и к чувственному типу). Когда ситуация достигает критической стадии, система рушится, а старые элиты сметаются новыми -- либо поднявшимися изнутри общества (контрэлита), либо завоевывающими это общество извне (оккупация).

Структуры ноктюрна несовместимы с реализацией элитных функций в обществе. Когда элиты перестают жить и действовать в стихии воли к власти, в режиме диурна, они утрачивают свои элитные свойства и фактически подписывают сами себе смертный приговор. Это, как правило, сопровождается крахом того общества и той политической модели, где они доминировали, хотя иногда новые элиты сохраняют и восстанавливают прежнюю политическую структуру, наполняя ее новой властной стихией и новой энергией.

 

Логос и элиты

 

Практически все версии теории элит исходят из того, что в процессе движения к власти и осуществления власти логос играет второстепенную роль. Воля к власти у Ницше первичнее, чем логос. Господство есть жизненный инстинкт врожденных «господ», независимо от того, занимают ли они высшие страты в обществе или остаются контрэлитой. Тот же Ницше писал, что он предвидит время, «когда лучшие аристократы будут занимать в обществе низшие позиции»^(21-1).

Точно также и в других теориях элиты логос считается дополнительным фактором, который не имеет отношения к сущности власти. Так, Парето подчеркивает, что свойства элитарного типа определяются не логическими, а инстинктивными качествами, которые он называл «остатками» (residui) и выстроенными на этих «остатках» вторичными конструкциями («деривациями»).

В топике нашего изложения легко можно отнести эти «остатки» и «жизненные инстинкты» к области мифа, причем, как мы только что видели, речь идет о мифе диурна.

Однако сам логос рождается из мифа о диурне, и они тесно связаны между собой. Чтобы разобраться в теме первичности диурнического мифа и роли логоса в политике, можно снова обратиться к определению политики, данному в начале этого раздела: «политика есть структура власти и стихия власти». То, на чем ставит акцент теория элит, относится, в первую очередь, к стихии власти. Стихия власти («воля к власти») относится к мифу, к сфере бессознательного, к героическому архетипу – причем в его до-логическом фундаментальном качестве. Она-то и составляет внутреннюю энергию, делающую «господина» «господином». Это диурн как миф.

А вот структуры власти, развернутые вдоль вертикальной оси господства, относятся к логосу, так как фиксируют властные отношения в институтах, социальных системах, нормативных правовых актах или в обычаях и традициях. Стихия власти в чистом виде проявляется лишь в форме диктатуры (по Шмитту, в суверенной диктатуре⁽²²⁾) или тирании. Кроме того, движимая волей к власти, контрэлита в определенных случаях может для свержения правящей элиты и ее замещения выдвинуть политические, религиозные, идеологические или династические принципы, предполагающие утверждение властных структур, альтернативных существующим. Но на следующем этапе и новые элиты, если им удастся опрокинуть старые, снова фиксируют идеи, под знаменем которых они захватили власть, в новых властных структурах, выстроенных в соответствии с логосом и закрепляющих власть и властные отношения в моделях, до определенной степени отчужденных и автономных от непосредственной стихии власти (в ее мифологическом и чисто диурническом состоянии).

Таким образом можно обнаружить определенные трения между логосом власти (воплощенном во властных структурах) и мифом власти (проявляющемся через диурн, через власть как стихию).

 

Глава 39. Типы политических систем

 

Различия между социологией политики и политологией

 

Социологический взгляд на политику существенно отличается от политологического. При анализе того или иного политического явления политолог вынужден основное внимание уделять тем политическим лозунгам, программам, идеям, заявлениям, которые выдвигают те или иные силы, тщательно исследовать содержание идеологий, следить за изменениями в правовых и административных нормативах, отмечать эволюцию политических институтов и т.д.

Социолог может отстраниться от всего этого и выделить в политике лишь те аспекты, которые скрываются за перипетиями политической динамики и борьбы идей, но составляют социологическую сущность политических процессов. Социолог выделяет структуры власти, фокусирует свое внимание на оси, вокруг которой ведется динамичная политическая жизнь. Поэтому теория элит, которая является одной из форм политологического анализа, в социологии приобретает центральное значение.

Теория элит – это социологическая теория политики, выделяющая в качестве основного критерия структурную константу властной вертикали общества, властную стратификацию и оперирующая с ней при анализе самых различных типов общества – как архаических, так и современных.

 

Политические системы, по Аристотелю

 

Наряду с теорией элит существует также социологическая теория политических режимов, которая восходит к Аристотелю и его классификации типов власти. Питирим Сорокин в своем основном труде «Социальная и культурная динамика»⁽²³⁾ обратил внимание на то, что идея политических моделей, сформулированная Аристотелем, вплоть до настоящего времени нисколько не утратила своей таксономической актуальности и вполне может быть применена к социологическому анализу всех известных нам политических систем. Если понимать Аристотеля буквально, то сегодня мы не встретим ни тиранов, ни аристократических режимов, какими они были в греческих полисах. Но как социологические типы все они существуют и по сей день, хотя подчас называются новыми именами и вуалируют свою простую социологическую структуру сложнейшими политико-идеологическими и экономическими деталями.

Так, П.Сорокин напоминает о шести типах политического устройства, выделенных Аристотелем в его «Политике»⁽²⁴⁾. Эти шесть типов Аристотель делит на две части: три положительные и три отрицательные. Они делятся по признаку количества носителей власти в каждой из систем.

Три положительные формы таковы:

1. монархия (власть одного, лучшего);

2. аристократия (власть нескольких, лучших);

3. полития (власть многих, политически полноценных граждан, имеющих «тяжелое вооружение»).

Три отрицательные выглядят таким образом:

1. тирания (жестокое правление правителя-индивидуалиста, демагога);

2. олигархия (власть нескольких людей, родов, но далеко не лучших и чаще всего с опорой на деньги);

3. демократия (власть городских концов, населения, «черни», сброда, «голодранцев»).

Совершенно очевидно, что, со структрной точки зерния, это не шесть самостоятельных типов политической организации общества, а всего три, но взятых в положительной (идеальной) и отрицательной (уничижительной) версиях.

Монархия как положительная модель правления превращается в тиранию, если монарх начинает использовать свою власть неподобающим образом. Аристократия становится олигархией, если правящее меньшинство утрачивает свои позитивные качества, делающие их «лучшими» и правит посредством интриг, склок и коррупции. Полития деградирует до демократии (для Аристотеля это было худшей из систем), если из множества устраняется качественный признак полноценной принадлежности к полису, его традициям, обрывается укорененность в роде, где каждый род имеет свою историю, предания, мифологических первопредков и т.д.

Таким образом, аристотелевская классификация может быть сведена всего к трем типам:

• монархия (тирания);

• аристократия (олигархия);

• полития (демократия).

С риторической точки зрения, монархия есть эвфемизм тирании, а тирания – дисфемизм монархии. Аристократия – эвфемизм олигархии, а олигархия – дисфемизм аристократии. Полития – эвфемизм демократии, а демократия – дисфемизм политии. В результате получаем три типа политического устройства, которые логически представляют одно и то же, но риторически могут быть описаны как эвфемистически, так и дисфемистически. По сути, мы получили карту властной структуры, в рамках которой проходят все основные процессы социокультурной динамики власти.

Социология Сорокина строится на подчеркивании принципиальной ограниченности соцокультурного набора, и следовательно, постулируется необходимая смена политических систем в их принципиальных формах.

Так можно выстроить следующую цепочку:

 

монархия (тирания) – аристократия (олигархия) – полития (демократия)

 

Данная модель предполагает некоторую логическую последовательность, которая может снова приводить к монархии (тирании), а может развертываться по иному коду. Сам Аристотель считал, что демократия чревата тиранией, то есть в целом возвратом к первому члену цепочки.

При этом можно рассматривать сложные политические системы как модели, в которых элементы этих политических структур сосуществуют синхронически. В русской истории мы видим именно такой случай. Монархическая система правления (царь) сочеталась на среднем уровне с аристократией (бояре) и институтами земского самоуправления (губные старосты, общины, мир). При всех трениях этих политических систем между собой им никогда, вплоть до 1917 года и локальных народных восстаний политии (демократии), не удавалось претендовать на верховную власть в масштабах всего государства, да и в 1917 году собственно советская система, где все решали выборные органы народного представительства, долго не продержалась, уступив место диктатуре пролетариата. В начале 90-х годов ХХ века под видом «демократии» установилась олигархия крупной буржуазии и коррумпированных позднесоветских чиновников. При Путине же номинально «демократическая» система вернулась к монархической модели.

С точки зрения теории элит, в любом обществе существует правление меньшинства, то есть «аристократии» (отсюда «железный закон олигархии» Р. Михельса), при этом в некоторых случаях она выступает открыто, в других прикрывается монархией или политией (демократией). В любом случае социология политики должна учитывать и диахронический, и синхронический подходы к этим политическим моделям: они могут или сменять друг друга, или сосуществовать. Но даже при смене одной модели ее альтернативой, в структуре общества сохраняются потенциальные ячейки для тех форм политического правления, которые в данный момент не действительны, а лишь потенциальны. Они как бы стоят «под паром», но в определенный момент могут быть снова активированы.

Можно представить это на следующей схеме:

 

 

Монархия (тирания)

 

 

Аристократия (олигархия)

 

 

 

 

 

Полития (демократия)

 

 

 

 

Монархия (тирания) Аристократия (олигархия) Полития (демократия)

 

Схема синхронических и диахронических структур политического усторойства общества

 

На этой схеме черным закрашены сектора, соответствующие властным стратам, которым номинально принадлежит власть в конкретной политической системе. Незакрашенные сектора представляют собой потенциальные структурные ячейки власти, которые либо не заняты, либо заняты, и осуществляют реальную власть («де факто»), но номинально («де юре») в области права это не признается.

 

Политические системы и пространство

 

Аристотель связывает типы политического правления не только со спецификой исторической ситуации, но и с объемом территории, занимаемой обществом и количеством его граждан. Эта связь политической формы с пространством позволяет увидеть в Аристотеле первого «геополитика», так как одно из определений геополитики – это наука о связи государства с пространством. Геополитика изучает влияние структуры пространства на политические процессы, и первые обобщения подобных связей мы встречаем именно у Аристотеля.

Так, по мнению Аристотеля, между тремя типами политического правления и объемом территории существует – в идеальном случае – логическая взаимосвязь. Монархия – оптимальная форма правления для огромных территорий. Даже само происхождение царской власти Аристотель связывает с завоеваниями дополнительных территорий, расширением объема государства. «Большое пространство» (по выражению Карла Шмитта) предполагает централизацию, единоличное правление в центре. В противном случае оно грозит распасться. Ученик Аристотеля Александр Великий хорошо усвоил этот урок в деле создания мировой империи.

Малые политические образования – в частности, греческие полисы, города-государства – оптимально управляются с помощью политии, то есть на основе консенсуса тех граждан, которые являются полноценными участниками социальных и экономических процессов (Аристотель определял их как «носящих тяжелое вооружение»). В русских городах-государствах (Киеве, Новгороде, Владимире Волынском, Пскове и др.) городские вече (русские формы политии) имели большое значение даже после создания централизованного государства во главе с великим князем (монархом).

В государствах промежуточного (среднего) объема допустимо аристократическое правление.

Таким образом можно выявить модель связи политических систем с масштабом территорий.

 

 

 

Большое пространство (империя)	Среднее пространство (государство)	Малое пространство (полис)
Монархия/тирания	Аристократия/олигархия	Полития/демократия

 

 

 

Схема соотношения политических систем и территорий

 

Выделенные Аристотелем закономерности сохраняют свое значение вплоть до сегодняшнего дня и помогают истолковать многие моменты политической истории разных стран.

 

Социология политики в русской истории

 

В русской политической истории все вышеописанные соответствия имеют наглядные подтверждения.

Большой объем территории русского государства в определенной степени ответственен за то, что полития (демократия) ни разу в истории не становилась всеобщим государственным режимом власти, хотя на раннем этапе русской политической истории вечевой институт, а позже спонтанные собрания городских концов (посадских людей) в критических ситуациях играли достаточно важную роль. Пример политии мы видим и в организации народного ополчения в событиях конца Смутного времени 1611--1612 годов. К этому же политическому типу относятся и земские соборы, и ранний период Советов в 1917--1918 годах. Но ни разу полития не стала доминирующей формой политической власти в России. Демократия формально утверждалась на короткий период с февраля 1917 по январь 1918 года (разгон Учредительного собрания) и с 1991 года по настоящее время в Российской Федерации, хотя содержательная сторона политического правления в этот период, с социологической точки зрения, всегда представляла собой соперничество монархического устройства с олигархическим.

Колебания между монархией и аристократией (олигархией) составляют главный код всей политической истории России. Эти тенденции – монархия vs олигархия – чередовалась не только в смене правящих фигур на протяжении всей истории русской государственности, но подчас определяли разные этапы правления одного и того же царя (президента, генерального секретаря и т.д.). А так как выбор осуществлялся только между двумя политическими формами, то вся динамика состояла в их чередовании.

Прекрасная иллюстрация этой закономерности в период второй половины XV – первой половины XVI века (от Ивана III до Ивана IV) описана в книге современного российского историка И.Я. Фроянова «Драма русской истории»⁽²⁵⁾, где он развернуто показывает динамичную дуэль двух дворцовых партий, связанных с альтернативными религиозными, социальными, геополитическими и внешнеполитическими проектами, которые боролись между собой за влияние на царей в этот период.

Фроянов показывает, что Московское царство после взятия турками Константинополя (1452) и распада Золотой орды стояло перед выбором политической модели, соответствующей новым историческим условиям. Одним из вариантов была священная монархия в сочетании с идеей «Москвы -- Третьего Рима» и верховенством русского православия – «святорусский проект», по Фроянову. В церковных кругах эту идею отстаивали последователи Иосифа Волоцкого (1440–1515) и архиепископа Новгородского Геннадия (ок. 1410 — 1505) – «иосифляне».

Альтернативный вариант политической системы, более похожий на феодальную систему европейских государств того времени, и в первую очередь, на Польско-Литовское королевство, продвигали представители видных боярских семей (дьяк Федор Курицын (?—около 1504), позже Вассиан Патрикеев (ок.1470—1532) и др.), религиозные круги, увлекшиеся «ересью жидовствующих», а также монахи «нестяжатели», последователи Нила Сорского (1433 — 1508) и такие церковные деятели, как преподобный Максим Грек (Триволис) (ок. 1470 -- 1556).

Сложнейший клубок столетних интриг вокруг престолонаследия, военных походов, боярских и дворянских распрей, религиозных и сектантских движений в политическом смысле сводился, как убедительно показывает Фроянов, к фундаментальной дилемме: монархия или аристократия? Так, Фроянов демонстрирует, что ранний период царствования Грозного (эпоха Избранной Рады, расцвета влияния кн. А. Курбского (1528—1583), боярина Адашева (?-1560) и попа Сильвестра (? - ок.1566)) проходил преимущественно под знаком «польско-литовской модели». В эпоху опричнины возобладали чисто монархические тенденции.

Нетрудно продлить эту же логику и далее. Смутное время – пик олигархии вплоть до Лжедмитриев и оккупации Руси поляками. Выборы Романовых открывают длительный период монархии. После раскола --очередная смута, и снова усиливаются позиции аристократических боярских родов. Петр Великий устанавливает жесткое монархическое правление (на новой идеологической основе -- «модернизационной тирании»). За Петром следуют периоды подъема дворянства, которые постепенно сходят на нет в период Екатерины Великой. Павел продолжает монархическую тенденцию, но падает от рук заговорщиков-аристократов, которые приводят к власти Александра Первого. Первая половина царствования Александра I более или менее аристократична. Вторая монархична. Николай I укрепляет монархический централизм. Александр II и Александр III балансируют между монархизмом и аристократией. При Николае II устанавливается олигархия. Российская империя падает.

Ленин, революционный вождь, открывает путь Сталину как носителю монархического начала в коммунистическом обличии. С Хрущевым усиливаются «аристократические» тенденции (растет власть партноменклатуры). Брежнев уравновешивает это смещением в сторону «монархии» с широким участием членов Политбюро в принятии важнейших решений (аристократия). С Горбачевым начинается новая смута и развал государственности. Конец СССР.

Демократическая монархия Ельцина быстро превращается в олигархию, которая доминирует в России в 1990-е годы. Приход Путина восстанавливает монархические начала управления. При Медведеве количество центров принятия решений увеличивается, и снова начинают складываться признаки олигархии.

Тот же метод можно применить и в ранней русской истории. Политии городов-государств (Новгород, Псков и т.д.) сменяются после призвания Рюрика монархией. Борьба великих князей с удельными князьями составляет основу политической жизни всей Киевской Руси – вплоть до удельной раздробленности, когда монархическое единство уступает место появлению многих территориальных центров власти, независимых друг от друга. Это противостояние продолжается и под Ордой, где Владимиро-Суздальские, а позже Московские князья выступают чаще всего носителями монархической идеи – против альтернативных политических центров – Рязани, Новгорода, Пскова и т.д.

Эти закономерности удобно рассмотреть именно с позиций социологии политики, так как чисто политологический анализ заставит обращать пристальное внимание на идеологическое и политическое оформление каждого из режимов, правящих фигур или партий, а историческое изложение затмит социологические закономерности множеством деталей. Поэтому социология политики представляет собой уникальный метод, позволяющий структурировать огромное количество фактов и свести их к непротиворечивой и ясной картине.

 

Прямая и косвенная власть: легальность и легитимность

 

Карл Шмитт делил власть на две категории «potestas directa» (прямая власть) и «potestas indirecta» (косвенная власть)^(25-1). В каждом политическом режиме «прямая власть» осуществляется тем сектором, который изображен закрашенным на нашей схеме из трех треугольников. Но другие – не закрашенные – сектора того же общества могут вполне быть источниками и носителями другого типа власти – «косвенной власти» (potestas indirecta), вопреки официальной политической системе. Это заставляет политологов (в частности, того же Шмитта) сосредоточивать свое внимание на таких понятиях? как легальность и легитимность.

Легальность – это формальное описание политической системы и ее правовое обоснование (lex – закон). То есть с точки зрения легальности, общество в политическом смысле может быть только либо монархией (тиранией), либо аристократией (олигархией), либо политией (демократией). Хотя в каждом случае и другим властным стратам могут быть легально отведены сферы соучастия во власти. Так, например, конституционная монархия подразумевает ограничение полномочий монарха парламентом.

Легитимность же есть оправданность того или иного типа правления с точки зрения соответствия историческим вызовам и суммарной позиции всех страт общества, с точки зрения большинства. Несмотря на то, что термин «легитимность» образован от того же корня «lex», «закон», здесь речь идет совсем о другом законе – о неформальном (неписаном) законе политической адекватности власти перед лицом насущных проблем.

Легитимность или ее отсутствие ничего не меняют в легальной структуре общества, но вместе с тем представляют собой социальную апробацию действий властей со стороны общества в целом. Сама эвфемизация или дисфемизация типов власти имеет отношение именно к этой неформальной оценке, то есть к легитимности. Монархия легитимна, тирания нет, но и та и другая модель может быть одинаковой, с легальной точки зрения. И то, и то может называться «монархией» или даже «президентской республикой» или «социалистическим государством», но легитимностью будет обладать только та модель единоличного политического управления государством, которая является адекватной по мнению большинства и соответствует историческим вызовам. В противном случае она будет считаться «тиранией» и восприниматься как таковая. То же самое и с аристократией и олигархией. Признание легитимности правящего меньшинства делает это меньшинство аристократией, а отсутствие ее – олигархией. Полноценное управление широкими массами в управлении обществом есть полития. Превращение широкого народного управления в спектакль, подделку и циничную манипуляцию – демократия (в аристотелевском понимании термина)

 

Социология политики и недоверие

 

Пользуясь этой схемой, легко заметить различие между социологией политики и политологией, о котором мы уже упоминали. Социология лишь отчасти доверяет политическим декларациям режима, его легальным основаниям. Социология стремится более внимательно и объективно исследовать влияние различных властных страт, включая те, которые номинально не имеют властных полномочий. Иными словами, социология обязательно изучает вместе с «potestas directa» и «potestas indirecta», вместе с легальными формами политической системы механизмы и процессы ее легитимации.

Поэтому социология политики сосредоточивает свое внимание на власти и ее оси, а теория элит становится наиболее оперативной моделью именно социологического анализа. Теория элит, как ее формулировали Парето, Моска, Михельс или Райт Миллз, настаивает на том, что в любом обществе правящей группой является элита, то есть либо фигура монарха-тирана, либо группа аристократов-олигархов. Просто в одних случаях это положение дел признается формально и легально, то есть элита обладает «прямой властью», а в других -- то же самое происходит под прикрытием политии-демократии, то есть, в конечном счете, нелегально и через осуществление «косвенной власти». Так, Парето критиковал буржуазную демократию Италии, которую он называл «плутодемократией», то есть правлением «плутократов» (от «Плутос» -- бог богатства, сокровищ, материальных благ), богатых олигархов, льстящих народным массам, но всегда принимающих решения самостоятельно и в своих интересах и не ставящих эти массы и их мнение ни в грош. При этом откровенный вождизм и неоаристократический элитизм итальянского фашизма вызывал его одобрение, и Муссолини по совокупности заслуг сделал Парето почетным сенатором фашистской Италии.

Еще более разоблачительной была социология политики Райта Миллза, который фиксацией своего внимания на «властвующей элите» США продемонстрировал, что и она есть не что иное, как «плутодемократия», замкнутая олигархическая группа, использующая демократическое прикрытие в своих собственных узкоклановых интересах. Иными словами, по Райту Миллзу выходит, что американская политическая система есть «фашизм», не признающий свою элитистскую природу и предпочитающий действовать через «косвенную власть» -- за пределами легальности.

 

Конспирология как наивная социология

 

Исследование «косвенной власти» или социологических аспектов никак не формализованной и поэтому относительно «нелегальной» элиты породило на периферии американского общества яркое явление «конспирологии»⁽²⁶⁾, которую можно определять как «маргинальную социологию» или «народную социологию», где вполне обоснованные подозрения о расхождении между собой легальности и легитимности, внешнего фасада политической системы и ее истинного властного содержания породили множеств гротескных гипотез, абсурдных теорий и экстравагантных легенд. Часть из них нацелена на изучение неправительственных организаций, куда входят крупнейшие представители американской и мировой элиты. Это, в первую очередь, Council on Foreign Relations (Совет по внешней политике), влиятельнейшая неправительственная организация США, формирующая геополитические и внешнеполитические взгляды американской элиты на надпартийной основе – в эту организацию входят представители и «демократической» и «республиканской» партий США, крупнейшие банкиры, интеллектуалы, медиа-магнаты, чиновники и т.д. К американской CFR примыкает ее международный аналог, созданный теми же членами CFR, -- Trilateral comission (Трехсторонняя комиссия), куда помимо американской элиты входит европейская и японская. Другой аналогичной, но самостоятельной структурой является Бильдербергский клуб, где регулярно собираются представители высшего класса развитых обещств. Каждая встреча членов Бильдербергского клуба или Трехсторонней комиссии окутана тайной, журналистов туда не допускают, что только подстегивает фантазии конспирологов. Давосский форум в Швейцарии на первых порах также был в центре внимания этих кругов.

Кроме более или менее рациональных и обоснованных теорий «мирового заговора» (что означает наивные попытки провести социологическое исследование «косвенной власти» без осуществления полноценной научной работы по сбору и систематизации данных, логических сопоставлений, классификации фактов, установления между ними каузальных связей и т.д.), так как эти неформальные неправительственные организации действительно существуют и оказывают на политическую жизнь США и мировое сообщество значительное влияние, существует огромный спектр галлюцинативных теорий «тайной элиты», где объектом внимания становятся «инопланетяне», «летающие тарелки», «ящеры», «подземные человечки», «снежные люди», «Иллюминаты» и т.д. Сюжетов теорий заговора хватило создателям американского сериала «X-files» («Секретные материалы») на несколько лет непрерывных еженедельных трансляций. Таким образом, бурная фантазия и структуры воображения в форме «народной социологии» (конспирологии) дали обильный материал для работы научных социологов, изучающих теперь не только «косвенную власть», но и бесчисленные версии описаний этой «косвенной власти» в общественном сознании широких народных масс, увлеченных «теорией заговора». В Сорбонне есть социологический центр «Politica Hermetica», под руководством професора социологии Эмиля Пуля (Emile Poulat) и историка Жан-Пьер Лорана (Jean-Pierre Laurant), который фундаментально и обстоятельно исследует «теорию заговоров» как социологическое явление.

 

Глава 40. Структуры политической власти в исторической синтагме

 

Теперь рассмотрим, как общая модель властной стратификации трансформируется в рамках исторической синтагмы по оси Премодерн-Модерн-Постмодерн.

 

Кастовая система

 

В парадигме Премодерна базовой моделью политики является кастовая система. Касты представляют собой властные страты, возведенные в статус онтологической теории. Иными словами, кастовая система закрепляет за каждой социальной стратой особую форму отношений со структурой мира. Образцом такой кастовой системы может служить индийское общество, остающееся неизменным в основных своих параметрах в течение более чем 4 000 лет.

В изучении властной стратификации общества индуистскую систему каст (по-индийски «варн») брали за образец такие авторы как социолог Луи Дюмон⁽²⁷⁾ и философ Рене Генон⁽²⁸⁾.

Смысл кастовой системы может быть выражен через термин онтократия⁽²⁹⁾, власть через бытие (или бытие через власть). Смысл кастовой модели состоит в том, что социальная дифференциация общества полностью отражает структуру бытия, где есть высшие и низшие слои. В индуизме это поясняется через учение о трех «гунах» -- свойствах мира.

Вселенная состоит, согласно этой теории, из трех гун – саттва, раджас и тамас. Саттва символизируется чистым холодным светом; раджас – горячим огнем; тамас – тьмой. Между этими гунами существует ясная и однозначная иерархия: саттва – вверху; раджас – посредине; тамас – внизу. Саттва символизируется белым цветом, раджас – красным, тамас – черным. Вселенная есть вертикальная структура, в которой наличествует иерархия цветов и гун.

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

Схема соответствий каст (варн) и гун в индуизме

Каждой гуне соответствует варна (каста). Брахманы, жрецы созданы из чистого света (саттва). Кшатрии -- из чистого огня (раджас). Вайшью (труженики, домохозяева) состоят из смеси раджаса и тамаса. А рабы – шудры – из чистой тьмы (тамаса). Признаки варны не просто даются членам социума извне, но соответствуют, по представлению индусов, качеству души (дживатма), то есть онтологическому статусу. В варне брахмана рождаются души саттвы, в касте каштриев – души раджаса, в касте вайшьев – души, смешанные из раджаса и тамаса, в касте шудр – души тамаса. Социальное отражает вселенское, онтологическое, то есть структуру бытия как такового.

Индусы уверены, что всякий человек наделен кастой. Если родители младенца оказываются неизвестными, то существует специальный обряд по определению касты найденыша или подкидыша. Один из элементов этого обряда – демонстрация младенцу обрядовой погремушки. Если младенец смотрит на погремушку задумчиво и безразлично – это брахман. Если пытается ее схватить, отобрать, впадая в раж – кшатрий. Если слегка пугается и настораживается – вайшья. Если плачет и боится – шудра.

При этом кастовый строй сопряжен, как мы уже говорили, с властной структурой, а не с властной стихией. Брахманы не решают и не правят, они компетентны в вопросах мироздания. И тем не менее, их статус в обществе считается наивысшим – в том числе и на оси власти. Однако эта власть особая и соотносится с макрокосмическими явлениями и закономерностями – с тем, что лежит за пределами повседневной организации социума.

Кшатрии, чья душа является более страстной, активной и экспансивной (огонь считается горизонтальной стихией, в отличие от света – стихии вертикальной), сопряжен с властью как с конкретной социальной сферой. Кшатрии формировали высшее сословие управленцев в индийском обществе. Первый из кшатриев был королем, царем.

Вайшьи занимались материальной сферой и составляли подавляющее большинство индийского общества. По сути это те же кшатрии, только реализующие сценарий господства и установления порядка в материальной сфере.

И наконец, шудры, пролетарии, рабы, маргиналы, считались низшей кастой, в которой нет ничего качественного. Шудры были подсобной рабочей силой у вайшьев, но сами ничего не производили, а лишь участвовали в производстве наравне с животными и инструментами труда. В индийском обществе им не отводилось никакого особого места, хотя они имели свои ритуалы и обряды, как правило, связанные либо с автохтонными культами, не вошедшими в (и без того чрезвычайно гибкую) систему индуизма, либо с обрядами вне индусского типа, если речь шла о рабах и потомках рабов, взятых в плен в борьбе индусов с окружающими народами -- такие тоже автоматически заносились в касту шудр.

Кастовая модель онтократии, основанная на полной гомологии мифологической Вселенной и мифологического социума, может считаться нормативной моделью общества даже в тех случаях, когда собственно онтократия отрицается. Структура построения властной вертикали в обществе – в первую очередь, на уровне мифа (знаменателя) -- основана на подразумевании того, что на вершине пирамиды власти находятся существа, с более качественной природой, нежели те, кто находится ниже. Но в онтократической системе каст (варн) это утверждается эксплицитно, а в других системах – имплицитно.

 

Сословия

 

Другой моделью властной стратификации общества является модель сословий (по-французски «les etats», по-немецки «die Staende»). Сословия в отличие от каст не предполагают фундаментальной связи носителя властного статуса с онтологическими пластами (гунами) или, по меньшей мере, не относятся к уравнению «социальная страта = природа души» как к фатальному и неизменному. В основе сословной принадлежности лежит исторический жест, который осуществил либо сам носитель высшего статуса, либо его прямые предки. Сословие может быть заслужено путем особых действий, и эта заслуга становится фактором обоснования принадлежности к властной структуре.

Основной принцип сословия – в отличие от касты – меритократический, то есть основан на личных заслугах («meritus», на латыни) конкретного персонажа, хотя эта заслуга может распространяться и на его потомков. Сословная система представляет собой смешанную модель, где принцип меритократии как основа сочетается с принципом онтократии как с вторичным признаком, что может постепенно преобразоваться в основной признак. Если меритократический жест основателя рода является принципиальным на первых порах, то позднее вступает в силу подспудная (подразумеваемая) онтократия, толкующая наследников меритократического жеста как сопричастных высшей природе – так как до определенного исторического момента сам жест понимается не как индивидуальное свойство, а как обнаружение принадлежности к высшей природе.

В русской истории эта грань между меритократией в чистом виде и меритократией с элементами онтократии прослеживается в дуализме боярства и дворянства. Боярами считались прямые потомки Рюрика и его дружинников, то есть рода, причастные к созданию самого государства Русь. Этот жест создания государства и его защиты считался высшей заслугой, то есть героическим деянием, обеспечивающим доступ к власти. В боярстве меритократический принцип принадлежности к высшим властным стратам постепенно терялся из виду, и новые меритократы – дворяне, приходили ему на смену, осуществляя новые подвиги по защите и укреплению русской государственности. Боярство постепенно утрачивало свою меритократическую природу и становилось кастовым (онтократическим), тогда как дворяне как сословие оживляли эту политическую модель и напоминали о том, что лежало в основе сословного (а не кастового) строя.

 

Классы

 

Классы представляют собой форму социального и политического неравенства, основанного на материальном признаке, обладании товарами, деньгами или средствами производства.

Дифференциация по имущественному признаку существовала всегда, но построение политической системы, основанной на материальном факторе как главном политическом критерии, представляет собой явление исключительно Нового времени.

Следует различать две возможности понимания классов: социологическое и политическое. В социологии (за исключением марксизма) под классами понимается то же самое, что и страты – то есть выделеные общественные группы, занимающие высшее, среднее или низшее положение относительно четырех основных осей социологического анализа – власти, денег, образования, престижа. Распределение людей и групп по классам означает социальную стратификацию. В этом социологическом понимании класс включает в себя не только отношение к власти, но и отношение к деньгам, образованию и уровню престижа. Применяя такой социологический подход, мы можем описывать классовую структуру любого общества – архаического, современного, капиталистического или социалистического.

Политическое понимание класса, в целом общее для либерализма и для марксизма (только с обратным знаком), применимо только ко вполне определенному обществу, где в основе политической дифференциации лежит экономический признак богатства и благосостояния. Классовое общество в политологическом смысле есть общество, где номинально отменены сословные и кастовые критерии, где все члены общества равны по стартовому статусу (принцип «равенства возможностей») и где каждый член общества может (теоретически) подняться по властной оси до любой позиции на основе успешности своей экономической деятельности. В классовом обществе политическая ось власти зависит напрямую только от передвижения по другой социологической оси – оси богатства.

Этим классовое общество отличается от сословного (где политический статус часто закреплен по родовому признаку – аристократия, дворянство, ноблесс) или кастового (где это закрепление еще более строго и не допускает даже исключительных меритократических возвышений).

Классовое общество, таким образом, связано с периодом буржуазных революций и низвержения феодальных, средневековых и традиционных обществ с сословной структурой.

Марксисты по-своему трактуют понятие «класса». Для них так же, как и для либералов, класс есть производная от экономической оси, но так как марксизм интерпретирует всю политику исходя из экономического базиса (баланс производительных сил и производственных отношений), то он находит классовые отношения и в древнейших обществах, полагая, что именно имущественное неравенство и неравенство в отношениях к собственности на средства производства порождают и касты и сословия. То есть марксисты экстраполируют классовый характер буржуазных обществ (с чем согласны практически все политологи) на общества добуржуазные, где отмечаются минимальные признаки социального и политического неравенства. Кроме того, марксисты считают, что класс эксплуатируемых должен осуществить политическую революцию, опрокинуть власть эксплуататоров и построить новое бесклассовое общество, основанное на полном имущественном и политическом равенстве.

В политологии выделяют только два класса – богатых и бедных, буржуазию и пролетариат. Принадлежность к тому или другому связана с отношением к материальному богатству и собственности на средства производство. В остальном классовое общество максимально открыто, и согласно буржуазной теории, рабочий при определенных обстоятельствах вполне может перейти в класс буржуазии, а разорившийся буржуа – пополнить ряды пролетариата. Марксисты оспаривают этот тезис, утверждая, что буржуазия создает такие социально-политические и экономические условия, которые никогда не позволят пролетариату изменить свое положение эксплуатируемых. С этим связана знаменитая идея «присвоения буржуазией прибавочной стоимости», лежащая в основе марксизма.

 

Бесклассовое общество

 

Бесклассовое (в политическом смысле) общество является конструкцией коммунистической идеологии и предполагает победу пролетарской революции, построение социализма и коммунизма. Классы отменяются уже при социализме, в котором сохраняются определенные формы политического и упрвленческого неравенства, в то время как материальное благосостояние почти всех членов общества уравнивается. При переходе к коммунизму исчезают последние следы политической, социальной и экономической дифференциации, и общество становится бесклассовым в полном смысле. При коммунизме отмирают и классы в политическом смысле, и страты как более общие формы социальной иерархии.

Другую версию бесклассового общества предполагают некоторые леволиберальные теории. Здесь речь идет не о социалистической революции и диктатуре пролетариата, а о постепенном обогащении и экономическом развитии всего общества, увеличении размеров «среднего класса» вплоть до вовлечения в него всего населения. С этой точки зрения, в какой-то момент все члены общества разбогатеют достаточно для того, чтобы считаться «буржуазией», и возникнет модель относительного материального равенства. К этому добавляется идея технической модернизации и информатизации производства, что освободит людей от тяжелого физического труда. И наконец, некоторые теоретики такого положения дел утверждают, что крупная буржуазия, чтобы избежать для себя угрозы со стороны менее богатых – мелкобуржуазных – кругов, сама пойдет на перераспределение имущества в пользу большинства в интересах сохранения и развития всей буржуазной системы в целом.

Попытка построить бесклассовое общество была предпринята в социалистических странах, и на определенный период времени она увенчалась успехом – в СССР, Китае, Вьетнаме, Северной Корее, на Кубе, странах Восточной Европы и некоторых африканских странах. Некоторого приближения к материальному равенству действительно удалось достичь. Но другие формы социальной стратификации по вертикальным осям сохранялись.

В 80-е – 90-е годы ХХ века этот эксперимент оказался на грани полного провала – и подавляющее большинство бывших социалистических стран (СССР, страны Варшавского договора, Китай и др.) вернулись к классовой модели (то есть к узаконенному материальному неравенству). Исключение составляют только Северная Корея, Куба и Вьетнам, которые продолжают настаивать на бесклассовом обществе.

В любом случае бесклассовое общество, как правило, помещается в будущее и соответствует Постмодерну.

 

Политическая стратификация в истории

 

Теперь поместим разобранные нами формы политических структур власти на оси исторической синтагмы. Картина будет следующая.

 

 

 

 

Премодерн		Модерн	Постмодерн
касты (онтократия)	сословия (меритократия)	классы (плутократия)	бесклассовое общество

 

 

Схема трансформации социальной стратификации в рамках исторической синтагмы

 

В структуре властной стратификации можно наметить определенные соответствия между составляющими этих иерархий.

 

 

Рабовладение	Феодализм	Демократии	Социализм/левый либерализм
Касты	Сословия	Классы	Бесклассовое общество
жрецы	клир
воины	нобли (дворяне)
свободные труженики	ремесленники, торговцы	буржуа
рабы	серфы (крестьяне)	пролетариат

 

 

Схема трансформации социальной стратификации от каст к мировому гражданству

 

Политические системы в истории

 

Иногда мы видим попытки систематизировать политические системы в рамках исторической синтагмы. Так, марксизм говорит о следующей последовательности политэкономических формаций:

 

первобытно-общинный строй

рабовладение

феодализм

демократия капитализм

социализм

коммунизм

 

 

Схема смены исторических формаций, согласно марксистской теории

 

Либеральные теории отбрасывают социализм и коммунизм, но в целом принимают остальные типы политических систем и последовательность их смены:

 

 

первобытно-общинный строй

рабовладение

феодализм

демократия капитализм

глобализм (мировое правительство)

 

 

Схема смены исторических типов в либеральной теории

 

Однако обе схемы представляют собой упрощенную и социологически неубедительную редукцию. Во-первых, далеко не все общества проходят фазы развития второй цепочки, не говоря уже о первой. То есть в наше время мы встречаем первобытно-общинные системы, которые никак не собираются превращаться в рабовладельческие. Рабовладение во многих обществах было локальным и не фундаментальным феноменом – то есть количество рабов было относительно небольшим, что не позволяет выделить рабовладение в качестве основного социологического признака такого общества. Институт рабства в Северной и Южной Америки в XVII-XVIII веках при всем его размахе никак не делает из этих обществ рабовладельческие – это скорее демократические или олигархические общества с элементами рабовладения.

Демократия (полития) существовала как устойчивое политическое явление в Древней Греции, среди славян (вече) и германцев (тинг). При этом она соседствовала с рабством и предшествовала феодализму, а не следовала за ним. Далее, в русской истории – вопреки стараниям историков-марксистов – не удалось обнаружить ни полноценного феодального общества, ни капитализма, зато социализм – какой-никакой – был построен и успешно просуществовал в течение 70 лет. Еще меньше критериям капитализма и буржуазной демократии соответствовали китайское, корейское или вьетнамское общества, где также был построен социализм и где он сохраняется до сих пор.

Все это свидетельствует, что никакой однозначной последовательности смены политических систем нет – демократия, рабовладение, олигархия, феодализм и даже социализм вполне могут следовать друг за другом в разном порядке, и даже сосуществовать друг с другом в одном и том же обществе в одно и то же время. Построить однозначную диахроническую последовательность смены политических режимов невозможно.

Поэтому политическую синтагму в социологии следует реконструировать очень осторожно и обосновывать с помощью оси власти, а не формы политических систем.

 

Минимализация Политического

 

Особо следует остановиться на моделях политики в философских и социологических конструкциях Постмодерна. Эти конструкции, как видно из вышеприведенных схем, обращены так или иначе к отмене или, по меньшей мере, смягчению социологической вертикали. В этом состоит политический вектор исторической синтагмы по оси Премодерн –Модерн – Постмодерн. Этот вектор простирается от признания полной легитимности вертикали власти -- через ее релятивизацию -- вплоть до стремления ее отменить вообще. Можно сказать, что меняется этическая оценка власти: в Премодерне власть (и ее вертикаль) есть благо; в Модерне власть (и ее вертикаль) терпима, но должна быть ограничена или она есть зло, требующее максимального рассредоточения; и в Постмодерне власть (и ее вертикаль) должна быть упразднена как социальное явление.

Отсюда известный принцип «разделения властей» как характерная черта политики Нового времени и демократических режимов. Идея разделения властей и их взаимного ограничения означает стремление минимализировать власть, расщепить ее, рассеять ее субъектов, ограничить возможность властвования, сосредоточенную в одной инстанции. В этом состоит суть идеи создания трех ветвей власти – исполнительной, законодательной и судебной – в демократическом обществе. За этим стоит порицание власти как таковой, и классовая разделение общества на буржуазию и пролетариат мыслится как минимализация властных иерархий вплоть до отмены любых сословных льгот и построения общества «равных возможностей». Здесь снова главенствует идея морального порицания властной иерархии, которая принимается только через процедуру эвфемизма, то есть через обращение к «равным возможностям».

 

Политика в Постмодерне упраздняется

 

В Постмодерне эти тенденции достигают кульминации, и возникает модель полного распыления власти – разделения ее уже не на три инстанции, но на столько же инстанций, сколько есть в обществе индивидуумов. Постмодерн предполагает упразднение властной вертикали как таковой, создание тотальной демократии, образцом которой может быть либо коммунистическая утопия, либо общество перманентного референдума в современном либерализме. Это означает, с одной стороны, упразднение политики как таковой и, соответственно, упразднение власти. А с другой -- перенос центра политического решения, если существование политики все же признается, на максимально низкий уровень. При этом индивидуальный уровень каждого отдельного человека не является здесь пределом.

Постмодернистские философы, в частности, Делез, говорят о «микрополитике желаний», то есть о наличии собственной «политической программы» у отдельных фрагментов индивидуума – у импульсов, шевелений, поползновений, телесных и психических влечений. Каждое желание в Постмодерне может выстраивать свою политику. Так, рука вместе с ухом и глазом может создать свою партию, которая примет участие во «всенародном референдуме» органов чувств для того, чтобы решить – что щупать, что слушать и что смотреть (например, какой канал ТВ или какой предмет).

Постмодерн настаивает на конце политики, на деполитизации общества, на отмене всех форм властных дифференциаций по стратам. И хотя на практике до этого еще довольно далеко, в качестве социокультурного норматива такой подход, подрывающий саму основу политики как совокупности социальных стратегий, строящихся вокруг социологической вертикали власти, становится все более и более распространенным, если не сказать общеобязательным.

Схема трансформаций властных иерархий отчетливо показывает нам, в каком направлении движется политика и ее понимание при переходе от Премодерна к Постмодерну: общий вектор направлен на слом властной вертикали, на сглаживание социальной дистанции между элитой и массой вплоть до ее (номинальной) ликвидации.

В либеральной теории политика в Постмодерне, после конца истории, полностью исчезает и заменяется «экономикой». Отсюда либеральный тезис: «экономика – это судьба».

 

Глава 41. Политика и режимы бессознательного

 

Царство в инициации

 

Политика, как ее понимает социология, связана, в первую очередь, с властью. Власть же, как мы уже показали, есть выражение развертывания диурнического (героического) начала. Поэтому ось власти и связанные с ней институты тесно сопряжены с другими сторонами мифа диурна. Власть есть продукт диурна и, следовательно, разделяет с этим режимом бессознательного его основные свойства.

Так, власть теснейшим образом связана с индивидуацией. Движение по вертикали власти к ее вершине, где номинально находится фигура монарха, царя, есть социальное (и политическое) выражение перевода коллективного бессознательного на уровень сознания. Отсюда отождествление сознания и царских функций в обществе. Человек, по определению, есть человек царствующий, homo regius в своем архетипе (взятом по оси диурна). Поэтому инициатические обряды сплошь и рядом понизаны символами господства. Алхимическая традиция, которую подробно изучал Юнг, все инициатические операции описывает с помощью фигуры «нашего короля» («notre roi» -- фр.), чьи приключения – смерть, очищение, возрождение и триумфальное воцарение – обозначают стадии изготовления философского камня (и соответствующие этапы инициации).

Венчание на царство есть обряд, архетипизирующий перевод бессознательного в сознание, то есть свершившуюся индивидуацию, где корона или царский венец (круг, головной убор, изготовленный из драгоценных металлов, символизирующих солнце, свет) представляет само сознание.

Брачный обряд в разных обществах, и в первую очередь в христианстве, уподобляет молодоженов царю и царице и также называется «венчанием», так как в таинстве брака и способности производить новых людей проявляется царское, высшее достоинство каждого человеческого существа, нормативно следующего по пути индивидуации и, соответственно, по пути царства.

 

Война и инициация

 

Другой отличительной чертой инициации является воинский символизм. Инициация и индивидуация -- это всегда война со смертью, с чудовищами, с противниками. В диайрезисе состоит другая сторона диурна, символизируемая мечом, рубящим, колющим, режущим оружием. Война, защита и разделение всех на пару «друг/враг» (по К. Шмитту) также есть та сфера, где политика неразрывно сплавлена с инициацией.

Здесь следует пояснить одну деталь. В равной степени неточно будет сказать и то, что инициация и индивидуация используют в своих обрядах, символах и процедурах образы физической битвы, и что война и занятие воинскими искусствами является, в свою очередь, экстериоризацией инициатических ритуалов. И инициация, и война (в ее политическом выражении) суть проявления одного и того же нераздельного мифологического архетипа, который гомологично развертывается на всех уровнях одновременно. Он учреждает инициацию и боевые искусства одним и тем же жестом, не устанавливая между ними никакого приоритета или генетический первичности. Поэтому Гераклит сказал: «вражда – отец вещей». Именно отец, так как мифы диурна – это мифы сугубо отеческие.

 

Жрецы и свет в политике

 

Будучи неотъемлемой частью властной вертикали в традиционном обществе, жречество ставит акцент на образовании как особом секторе социума, в котором осуществляется трансляция культурного кода, пайдеумы. Эта трансляция обеспечивает преемственность социальной структуры не только в религиозном, но и в политическом смысле. Однако власть и политика жрецов относилась к иному уровню, нежели власть и политика воинов. Жрецы в структурах бессознательного заведовали той областью, которая находится выше стрелы власти, над ее наконечником. Эта область чистого света считалась источником традиции, ее небесным началом, опускающимся – как золотой дождь – на землю людей.

Бессознательное в визуализации света конституирует свою вертикальную антитезу. Как в самом бессознательном все изначально темно, так в сознании – в небесной лазури – все изначально и неизменно светло.

В обряде венчания на царство или в его аналогах, как правило, центральную роль играли жрецы – они-то и водружали на голову царя венец, корону. Корона, венец означают момент достижения неба, что и фиксирует жрец в ритуале. Точно такую же функцию он выполняет и при бракосочетании. Жрец, заведующий знанием (всегда небесного происхождения), подтверждает то, что стрела диурнического начала, брошенная в небо, достигла своей цели.

 

небо - свет – жрец

корона

 

 

царь

 

 

 

 

человек политический

 

 

 

 

 

 

Властная вертикаль и жреческий свет

 

 

Молния: политический символизм

 

Одним из важнейших символов диурна является молния. Она представляет собой аналог стрелы, но в отличие от стрелы, брошенной в небо (предположительно снизу), рассматривается как вспышка, мгновенно освящающая всю структуру. Именно молния устанавливает верх и низ, разделяет их, создает напряжение между небом и землей. При этом молния вспыхивает мгновенно, сразу. Мифы разных народов описывают молнию как оружие небесного божества, направленное на его хтонического противника, который во время грозы прячется от ударов в норах земли, в водах, под корнями деревьев и т.д.

Молния – это образ политической системы диурна, как одновременно оружие (воинов), скипетр высшей власти (царей) и сгусток пронзительного света (жрецы). Политическая структура как развертывание диурнической вертикали мыслится мгновенно. Диурн бьется со временем, и политическая вертикаль социума есть одновременно и продукт этой битвы, и ее инструмент. Отсюда вытекает синхронизм политических структур, которые в режиме диурна мыслятся не эволюционно складывающимися, но возникающими мгновенно и существующими вне времени.

 

Логос в политике

 

Как мы неоднократно видели, логос является продуктом диурнического мифа, его кристаллизацией. Неслучайно у Гераклита символом логоса выступает молния. Логос синхроничен и поэтому молниеносен. В политике логос находит свое воплощение в структурировании фиксированных образцов правления, в правовых актах, эти образцы закрепляющих и систематизирующих, в рационализации политических и властных отношений, в конституировании политических институтов на рациональной основе.

Как и в других вопросах развертывания социальных структур, мы имеем дело с двумя последовательными операциями. Миф диурна поднимается из бессознательного в сторону сознания (и тем самым конституирует само это сознание), молния порождает своим фактом и того, кто ее мечет, и того, в кого ее мечут), проявляет себя. Это конституирует вертикальную ось политической власти, питающейся энергией диурна, энергией мифа. Власть -- это всегда миф в своих истоках, и питается она энергией мифа, а еще конкретнее, героического мифа. В самом этом явлении, в генезисе политики пока еще нет ничего логического. Но будучи развернутым, миф диурна как властная вертикаль порождает на втором этапе логос – как фиксацию той небесной инстанции, к которой причащается венчаемый на царство герой. Небо конституируется диурном и лишь затем сужается до своего субститута – логоса. В небе на первом этапе еще слишком много героической энергии, слишком много дикого света. Пока импульс диурна изначален, и молния сверкает, логоса нет, действует чистая стихия власти. Но когда молнии больше нет (гроза прекратилась), слепок молнии берется за основу политической системы, становится мерой вещей. Это и есть политический логос, фиксирующий в традиции то, что в чистой стихии диурна живет в опыте.

Молния – это антропологический траект, развернутый в пространстве власти. Политический логос – это конституированный траектом субъект, не сам диурн, но его конструкт, сотворенный свет, искусственный огонь.

Зазор между чистым диурном и логосом в политике является важнейшим элементом для понимания развертывания политических процессов в любом обществе.

 

Диурн, логос и элиты

 

В терминах «теории элит», этот зазор можно описать следующим образом. Элита – это политическое воплощение диурна. Ее движение к вершине общества – к страте господ – есть фундаментальный жест развертывания героического мифа. Это движение не обусловлено ничем иным, кроме как самим режимом бессознательного, который в какой-то момент начинает доминировать (причину этого переключения мы обсуждать не будем – она может быть разной). Элита – это молния.

Правящая элита – это элита, которая реализовала внутренний импульс и добилась результатов в инициатическом (индивидуация) и политическом (захват власти) аспектах. Борьба со смертью лицом к лицу вознесла героев на вершину. Следующим шагом является только погружение в стихию небес, вот почему перед смертью многие русские князья принимали монашество – чтобы отойти на тот свет в жреческом, религиозном статусе. Истинный диурн, достигнув власти, думает не столько о том, как ее удержать, но о том, как ее расширить и возвысить – завоевав новые земли, залить мир светом славы и т.д. В этом пока нет никакого логоса – чисто героический миф.

Логос появляется тогда, когда правящая элита начинает утрачивать живое присутствие диурна. Режим молниеносной экспансии и бешеной энергии господства уступает место рутинному правлению. Правда, история показывает, что долгими периоды мира не бывают, и почувствовав у данной правящей элиты охлаждение пассионарного накала, тут же поднимаются новые носители «бешеного диурна» либо из других стран, либо из других слоев собственного общества (контрэлита). Политический логос призван зафиксировать состояние правящей элиты, с одной стороны, а с другой -- ввести устойчивые правила преемственности или ротации элит. Политический логос основан на диурне и вырабатывается носителями диурна. Отсюда его диурнические черты. Но при этом он не есть весь диурн, не есть сам диурн, это, скорее, повествование о диурне, памятник ему. Поэтому в определенных ситуациях политический логос может входить в противоречие со стихией дуирна. Практически то же самое мы видели, разбирая отличие стихии власти от структуры власти. Стихия власти есть диурн в чистом виде. Структуры власти есть политический логос.

В нормальном случае вертикальная структура политики оживляется властной стихией. Но в некоторых ситуациях между логосом власти и стихией диурна возникают противоречия. Если они заходят слишком далеко, это может повлечь за собой насильственное свержение правящих элит новыми вопреки нормам политического логоса (переворот, революция), а дальше – после периода аномии (беззакония) – либо восстановить нормальное функционирование логоса, каким оно было прежде, либо развернуть иные властные структуры, опираясь на свою героическую энергию. Это Парето называет «ротацией элит».

 

Политический логос и правовое государство

 

В некоторых случаях можно представить себе ситуацию, когда политический логос захочет главенствовать безраздельно и не зависеть от пульсации героического режима. Именно это происходит в политической жизни обществ Нового времени, когда у философов, ученых и самих политиков возникает идея полностью заменить властными структурами властную стихию.

С этим связан проект политической демократии Нового времени, основанный на предельной рационализации политики. В демократии теоретически вместо власти людей над людьми (то есть элиты над массами) предполагается власть закона надо всеми членами общества. Властная структура и политический логос остаются и несут на себе отпечаток режима диурна – различия, силлогические отношения, правовые положения, система наказаний и запретов, репрессивный аппарат и т.д. Но властная стихия, воля к власти, импульс господства порицаются, отрицаются, выносятся за скобки. Общество строится не на героическом мифе, а на одной из его производных, противопоставленной остальным и своему истоку – на логосе, рассудке, доминации отделенных от стихии законов.

Эта модель получила название «правовое государство» (или «номократия» у К. Шмитта⁽³⁰⁾. Под эгидой «власти всех» (демократии) осуществляется власть отчужденного от всех логоса, воплощенного в праве, законе, Конституции, системе нормативных актов.

Такая политическая система интересна тем, что в ней остаются следы последней по счету политической элиты, пришедшей на центральные позиции благодаря своему героическому подъему, но созданные ею правовые модели начинают рассматриваться в дальнейшем как самоценность. Отсюда идея неприкосновенности Конституций (которые на практике в отдельных странах, и даже в таких образцово демократических, как Франция, регулярно переписываются). Если продлить эту тенденцию дальше – в сторону «абсолютной номократии», мы получим механическую политику, которая от логоса перейдет к механическому управлению людьми как объектами, то есть к развоплощенной логике, а затем и к складской логистике.

 

Возможна ли политика без политики?

 

В политической теории проект «правового государства» является общепринятой моделью и рассматривается всерьез как нечто вполне реалистичное и отчасти воплощенное в политическую практику в странах западной либеральной демократии. С точки зрения социологии политики и теории элит, в реализуемости такой модели вполне можно усомниться, так как она предполагает наличие общества без властной вертикали с параллельной маргинализацией, криминализацией и даже ликвидацией диурнического начала, которое и лежит в основе политики. Может ли существовать политика без политики? Кто будет властвовать в обществе, где власть упразднена? Эти вопросы вполне легитимны, и на них можно дать два теоретически непротиворечивых ответа.

 

«Тайная власть»

 

Первый состоит в том, что правовое государство есть бессодержательная пропагандистская абстракция, которая призвана скрыть реальную стратификацию общества, замаскировать центры управления правящей элиты, покрыть завесой тайны ее структуры и методы властвования. Такой вывод с неизбежностью следует из теории элит – от Парето до Райт Миллза. В конспирологии, о которой мы говорили, этот сюжет эксплуатируется самым массовым образом. «Нам говорят, что правим мы, граждане; если мы видим, что мы не правим, значит кто-то правит за нас и скрывает это» -- нехитро мыслят сторонники «теории заговора». «Значит, -- заключают они, -- существует тайная власть». Дальше в дело вступает фантазия: от самой мягкой («нами правят неправительственные организации и финансовые транснациональные монополии») до самой буйной («нами правят «злобные подземные жители»» – Ричард Шэйвер (1907--1975) или «ящеры в человеческом обличье» – Дэвид Айк⁽³¹⁾).

За гротеском конспирологии стоит вполне нормальный социологический подход, только экстравагантно и наивно выраженный и небрежно и слишком поспешно оформленный

 

Постполитика

 

Второй ответ состоит в том, что в явлении номократии мы сталкиваемся с одним из проявлений общего вектора развития исторической синтагмы Премодерн-Модерн-Постмодерн, где осуществляется цикл:

• рождения логоса из мифоса;

• противопоставления логоса мифосу;

• борьба логоса против мифоса;

• борьба логики как схематичного продукта логоса с тем, что внутри логоса недостаточно логично;

• переход от логики к логистике.

Эту же тенденцию можно описать как деполитизацию политического, и даже десоциализацию социального. В антропологической перспективе это означает расчеловечивание человеческого и переход к «постантропологии»⁽³²⁾.

Если признать этот процесс как действительно имеющий место, то надо свести все параллельные явления в обществе, философии, культуре, антропологии и т.д. к единой матрице. Как проект такая матрица существует и получает обобщение в Постмодерне. До какой степени это может быть воплощено на практике – вопрос остается открытым.

Чтобы продолжить разбор этой второй гипотезы, обратимся к тому, как в политике реализуют себя две другие группы мифов – то есть режим ноктюрна.

 

Ноктюрн как аполитейя

 

Политическая ось развертывается строго и исключительно диурном. Причем ноктюрн и его мифы в этом развертывании оказываются на противоположной стороне. Если день -- явление политическое, то ночь – аполитичное. Режим ноктюрна есть не-политика. Политика оперирует с ноктюрном, но не напрямую, а ограничивая его извне. Политика учреждает те границы, в рамках которых ноктюрн может легитимно присутствовать, но не более того. Напрямую в политику он не допускается. Власть – это прерогатива дня.

Но так как режим ноктюрна в некоторых сегментах общества – в хтонических культурах этносов (тяготеющих к ноктюрну), в низших стратах общества, у женщин и детей, в некоторых религиозных системах и т.д. – преобладает, то политическая вертикаль выстраивает с ними особую систему отношений – в данном случае чисто ограничительных. Если социум, как мы показали раньше, подвергает ноктюрн экзорцизму, то политика напрямую с ним не взаимодействует, устанавливая ограничительные нормативы извне.

 

Всплытие ноктюрна в Постмодерне

 

Если рассмотреть судьбу диурна на всем протяжении исторической синтагмы -- от молнии властной вертикали до логики правового государства и логистики «гражданского общества», мы увидим, что ноктюрн также менял свое качество, хотя всегда оставался в сугубо подчиненном положении. Диурн-молния разит ноктюрн, учреждает его внизу той вертикали, которую он выстраивает своим проявлением. Как молния вызывала к наличию того, кто ее мечет, так она же и определяла цель этого метания. Целью является ноктюрн, осмысленный политически как аполитейя. На его подавлении и строится политика.

Это обстоятельство в целом сохраняется неизменным во всех версиях политических моделей: монархии, аристократии и демократии – в равной мере диурнические и мускулиноидные системы, основанные на вертикальной оси. Выделение логоса из диурна, далее логики из логоса – и так вплоть до механизмов номократии -- протекает в рамках диурнического властно-репрессивного подхода. От прямой власти (как стихии) осуществляется переход к рациональности и механики жестких законов – все эти регистры в равной мере противоречат ноткюрническому режиму эвфемизма и его риторическим фигурам.

Однако с конца XIX века в буржуазно-демократических обществах мы видим первые попытки включить в политику элементы ноктюрна. Речь идет о суфражизме и борьбе женщин за политическое равноправие и избирательные права. И в древнем мире, как описывал Аристотель, среди греческих полисов были примеры участия женщин в политике (например, у лакедемонян)⁽³³⁾. Кроме того, существуют исследования древнейших обществ, где доминировал матриархат (о чем сохранились предания в цикле легенд об амазонках – эту тему подробно изучал историк И. Бахофен (1815–1887)⁽³⁴⁾). Однако в подавляющем большинстве античных обществ, включая демократии (политии), женщины в политику не допускались.

В XIX веке – параллельно суфражизму и раннему феминизму -- складываются политические теории, жестко противопоставленные власти во всех ее аспектах и предполагающие в перспективе полный отказ от властной стратификации (анархизм, коммунизм, левый либерализм). В конце ХХ -- начале XXI века эти тенденции еще более усилились, и в политической сфере стали впервые появляться чисто ноктюрнические мотивы – движения за экологию, борьба за права человека, сексуальных меньшинств, животных и т.д. К этому же относятся и нормы «полит-корректности», настаивающие на использовании сплошных эвфемизмов в политической лексике: вместо слова «негр» или «черный» надо говорить «афроамериканец» или «афроевропеец»; вместо слова «урод» -- «человек альтернативной внешности»; вместо слова «бедный» -- «мало обеспеченный»; вместо слова «правитель» -- «политический менеджер» и т.д.

Это показывает, что, находясь на периферии политического и выступая в качестве приоритетного объекта подавления, вытеснения, репрессии, ограничения и цензуры, в течение практически всей политической истории ноктюрн стал проникать в политику по мере того, как диурн проходил цикл своих метаморфоз:

 

молния логос логика логистика

 

Всплытие ноктюрна в области политического есть прямой результат деполитизиции общества, распыление логоса. Причем совершенно очевидно, что появление феминоидных ноктюрнических тенденций в политике не порождает новых политических форм, но лишь разрушает старые. Это не новый виток политики, но конец политики и замещение ее аполитеей.

 

Резюме

 

Суммируем выводы данного раздела.

 

1. Политика есть организация общества вокруг властной вертикали. Политика есть то, что относится к власти. Социология политики понимает политику иначе, нежели политология или философия. Социология выделяет в политике неизменные социальные структуры, подчас скрытые под меняющимися политическими декларациями и идеологическими программами.

2. Во власти можно выделить две составляющие: властные структуры и властную стихию. Диалектика этих двух начал составляет суть динамики политических процессов.

3. Существует ограниченное число политических систем. Аристотель выделяет шесть, которые можно сгруппировать по парам: монархия (тирания) – аристократия (олигархия) -- полития (демократия). Практически все политические режимы истории укладываются в эти формы или представляют собой их сочетание.

4. Власть в любом обществе стратифицирована по вертикали элита – массы. В элите традиционных обществ можно выделить жрецов и воинов, в массе – тружеников и рабов.

5. В исторической синтагме Премодерн-Модерн-Постмодерн кастовый строй меняется на сословный, далее на классовый, а в перспективе предполагается бесклассовое общество. Эти процессы, с определенными оговорками, относятся и к западноевропейскому обществу. В других обществах властная стратификация является более сложной.

6. В Постмодерне предполагается отказ от властной вертикали.

7. Власть рождается из развертывания режима диурна в виде молнии. Далее диурн порождает политический логос как свою схему. Рационализация политического логоса порождает рационалистические политические структуры, основанные на логике. Далее приходит черед замены власти элиты, как носительницы рационализированной власти, на номократию – власть законов (логики) и, наконец, период логистики (как отождествления политики с экономикой).

8. На каждом следующем этапе происходит умаление власти как стихии (миф) в пользу фиксации власти как структуры.

9. Режим ноктюрна, являясь приоритетным объектом репрессии и подавления в политических системах традиционного общества, начинает подниматься в политику при переходе к Постмодерну, что означает конец политики.

Примечания

 

0. Шмитт К. Понятие политического // Вопросы социологии. 1992, том1, № 1.

0. 1. Шмитт К. Политический романтизм, М., 2006.

   2. Шмитт К. Диктатура от истоков современной идеи суверенитета до пролетарской классовой борьбы, СПб., 2005.

   3. Там же.

   4. Шмитт К. Понятие политического, указ. соч.

 

1. Фрэзер Дж. Золотая Ветвь. М., 1980.

2. Там же.

3. Дюмон Л. Homo Hierarchicus. СПб., 2001.

(3-1) Генон Р. Духовное владычество и мирская власть // Волшебная Гора, 1997—1998, № 6–7.

(3-2) Guenon R. La Grande Triade. Paris, 1995.

4. Гумилев Л. От Руси до России. Очерки этнической истории. СПб, 1992.

4. 1. Блок М. Короли-чудотворцы, М. 1998.

5. Гумилев Л. В Поисках вымышленного царства, М., 2004; Эвола Ю. Мистерия Грааля // Конец Света. М., 1998.

6. Фрэзер Дж. Золотая Ветвь. указ. соч.

7. Генон Р. Царь мира. Коломна, 1993.

8. Сорокин П. Социальная и культурная динамика, М. 2006.

9. Парето В. Компендиум по общей социологии. М., 2008.

(9-1) Об этом мы говорили в разделе 6, глава 31.

10. Mosca G. Element did sienna political. Rome, 1895.

11. Michels R. Political Parties: A Sociological Study of the Oligarchic Tendencies of Modern Democracy, Hearst's International Library Co., 1915.

12. Ницше Ф. Воля к власти. Опыт переоценки всех ценностей М., 2005.

(12-1) Фрагменты ранних греческих философов, М.: Наука, 1989.

 

13. Гегель Г.В.Ф. Феноменология духа // Сочинения. т. IV. М., 1959.

(13-1) Там же.

14. Кожев А. Введение в чтение Гегеля СПб., 2003.

15. Миллс Ч. Р. Властвующая элита / Пер. с англ. М., Иностранная литература, 1959.

16. Gumplowicz L. Deer Rassenkampf: Sociologische Untersuchungen. Innsbruck, 1883.

17. Шмитт К. Диктатура от истоков современной идеи суверенитета до пролетарской классовой борьбы СПб., 2005.

18. Dumezil G. Les Dieux des Indo-europeens, Paris. 1952.

19. Henry de Boulainvilliers Histoire de l'anciein gouvernement de la France, t. 1-3, La Haye - Amst., 1727.

20. Piganiol A. Essai sur les origines de Rome Paris, 1917.

21. Аристотель Политика // Антология мировой философии. Т.1., М., 1969.

(21-1) Ницше Ф. По ту сторону добра и зла. Соч. В 2 т. Т. 2. М., 1990.

22. Шмитт К. Диктатура, указ. соч.

23. Сорокин П. Социальная и культурная динамика, указ. соч.

24. Аристотель Политика, указ. соч. «Монархическое начало предполагает для своего осуществления такую народную массу, которая по своей природе призвана к тому, чтобы отдать управление государством представителю какого-либо рода, возвышающемуся над нею своей добродетелью. Аристократическое начало предполагает также народную массу, которая способна, не поступаясь своим достоинством свободнорожденных людей, отдать правление государством людям, призванным к тому благодаря их добродетели. Наконец, при осуществлении начала политии народная масса, будучи в состоянии и подчиняться и властвовать на основании закона, распределяет должности среди состоятельных людей в соответствии с их заслугами.» Книга 3.

25. Фроянов И.Я. Драма русской истории. СПб., 2007.

(25-1) Шмитт К. Понятие политического указ. соч.

26. Дугин А. Конспирология. М., 2005.

27. Дюмон Л. Homo Hierarchicus, указ. соч.

28. Генон Р. Духовное владычество и мирская власть // Волшебная гора. 1997-1998, №№ 6-7,

29. Дугин А. Философия Политики, М., 2004, он же: Пути Абсолюта//Абсолютная Родина. М., 1999.

30. Шмитт К. Политическая теология. М., 2000.

31. Barkun M. A Culture of Conspiracy: Apocalyptic Visions in Contemporary America, Los Angeles, 2003.

32. Дугин А. Постфилософия, указ. соч.

33. Аристотель Политика, указ. Соч.

34. Bachofen J.J. Mutterrecht und Urreligion. Stuttgart, 1927.