Беседы смертных

Философская анти-пьеса

 

 

 

Круг с точкой в центре – открытое око Бога, символ Вселенной, проекция образа мира в плане. Точка в центре подобна вершине, которая поддерживает и собирает всё, именно с вершины можно увидеть единство жизни во всех её проявлениях. Это также астрологический символ Солнца и алхимический символ золота.

 

Энциклопедия символов.

 

Жизнь моя до сих пор была маршем на месте, в лучшем случае развивалась подобно тому, как развивается дырявый, обречённый зуб. С моей стороны не было ни малейшей, хоть как-то оправдавшей себя попытки направить свою жизнь. Как и всякому другому человеку, мне как будто был дан центр окружности, и я, как всякий другой человек, должен был взять направление по центральному радиусу и потом описать прекрасную окружность. Вместо этого я всё время брал разбег к радиусу и всё время сразу же останавливался.

 

Франц Кафка. Дневник

 

 

Действующие лица:

 

Андерсон, профессор

Франц Зальбург, полковник в отставке

Карл, юноша 17 лет, только что поступил на факультет филологии.

Испытуемый, человек без имени.

 

 

Беседа первая

Профессор, Франц Зальбург, Карл, Испытуемый.

 

В центре комнаты разместился большой шар из прозрачного стекла, внутри которого находится обнажённый человек – в позе молящегося он находится уже 76 часов, питаясь одним ожиданием. Пол комнаты залит водой вперемешку с птичьими перьями, в воздухе ощущается холод, как будто зима выдохнула в него всё, что припасала для января. Дверь открылась, и в комнату вошли трое.

 

Профессор: Вы видите шар, представляющий собой некое пространство, которое сжато до размеров человеческого тела, включая его биополе, - оно, как вам уже известно, имеет приблизительно три метра в радиусе. Испытуемый находится в этом шаре 76 часов. Вы имеете возможность наблюдать за тем, как нехватка пространства сказывается на том, кто имеет в избытке время. Обратите внимание на его лицо: не выражает ли оно крайнее отчаяние человека, смирившегося со своим положением и, я догадываюсь, всё ещё готового на всё, лишь бы покинуть шар?

 

Пока Профессор  проговаривал свой монолог, двое слушателей не смели вставить ни слова, хотя вопросы появлялись один за другим, несколько раз Карл торопливо взглядывал на Зальбурга, чтобы отметить его эмоции, но сдержанный Франц не выдавал себя ни единым мимическим движением, - не отрывая глаз от человека в шаре, он, как загипнотизированный, внимал словам Профессора Андерсона. Последний же предпочитал смотреть как бы в ничто, привычно жестикулируя и выделяя отдельные слова повышением голоса.

 

Профессор: На какие вопросы человек ответил себе за эти 76 «стеклянных» часов, не потерял ли надежды выбраться отсюда, а если не потерял, то какие задачи перед собой поставил, - ведь не можете же вы не согласиться с тем, что, побывав в шаре, человек становится совершенно иным. Шар специально сконструирован так, что находящийся в нём, вынужден принять позу молящегося, - вы видите, как посинели его колени, как кровь отлила от лица? (Подходит к шару и легонько стучит в стекло. Испытуемый по-прежнему не открывает глаза, он похож на человека, погруженного в глубокий сон)

 

Зальбург: А если он уже мёртв?

 

Профессор: Это исключено. Вы не могли не заметить, что на полу много воды. Она вытекает из шара, а конкретнее, выделяется из потовых желез испытуемого. Вода, то бишь пот, лишена какого бы то ни было запаха, ибо обладает неизвестным науке свойством – менять свой химический состав, соприкасаясь с пером птицы.

 

Зальбург, Карл (в один голос): С пером птицы?!

 

Профессор: Именно! (по его взволнованному тону было видно, что разговор доставляет Андерсону большое удовольствие). Я понял это совершенно случайно, - когда в первый день испытания в комнату влетел голубь и оставил на полу несколько своих перьев. Человек жив до тех пор, пока на полу появляется вода, перед тем, как поместить его в шар, я дал ему особый напиток, благодаря которому потоотделение стало таким обильным.

 

Карл: Как же он без еды?

 

Профессор: Чтобы узнать, ЧТО он такое есть, человек должен остаться в обществе своих мыслей. Видите ли, в своей обычной жизни испытуемый работает разносчиком газет и, как вы понимаете, его скудный заработок не способен обеспечить этому человеку завтрашний день, но более худшим мне видится другое – недостаток времени при избытке пространства; испытуемый настолько занят, что не может позволить себе побыть в тишине, прислушаться к голосу своего сердца. Я дал ему такую возможность. Жизнь его была похожа на беготню, но пора бы и остановиться, - хотя бы для того, чтобы понять, куда же ты так спешишь. Бессмысленный бег – это бег на месте.

 

Зальбург: А как зовут этого человека?

 

Профессор: Его имя ничего не значит. По крайней мере, сейчас. Для вас, как и для меня, он просто Испытуемый. Имя появится у него не раньше, чем он скажет «Я есмь». Но тогда имя тем более потеряет для него всякую ценность. Через 10 часов я извлеку испытуемого из шара, и начнётся самое интересное, а пока предлагаю пройти в библиотеку, где мы сможем выпить кофе и продолжить наш разговор. В этой комнате слишком холодно.

 

Выходят. Человек в шаре еле заметно вздрагивает.

 

 

Беседа вторая

Профессор, Франц Зальбург, Карл.

В библиотеке.

 

Зальбург: А почему именно шар, почему вы просто не заперли этого мужчину в комнате? Я полагаю, этому есть объяснение.

 

Профессор: Очень правильный вопрос, Франц. Мой выбор не был случайным. Этот стеклянный шар представляет собою микромодель нашего земного шара, испытуемый в этом случае должен рассматриваться, как первый человек, прачеловек. Оставшись наедине со своими мыслями, он, наконец, познает, что значит одиночество Бога, который, судя по священным текстам Упанишад, «оглянулся вокруг и не увидел никого, кроме себя».

 

Зальбург: Не могу отделаться от мысли, что вы преследуете не совсем обычную цель, решившись на этот незаконный эксперимент. Так для чего же вам понадобилось заключать человека в шар?

Профессор (неожиданно обращаясь к Карлу): Мой юный друг, помните, как перед экзаменом вы зашли ко мне, чтобы я разъяснил для вас некоторые аспекты творчества Кафки?

 

Карл: Как мне забыть? Благодаря вам я блестяще сдал тот экзамен.

 

Профессор: Если вы не возражаете, юноша, я позволю себе ещё раз вернуться к этой теме, тем более что наш полковник не присутствовал при том разговоре о произведениях его тёзки (он улыбнулся, глядя на Зальбурга). Позже вы поймете, почему я вдруг заговорил об этом. Интересен, прежде всего, персонаж К. – прототип самого писателя, - он словно находился в тюремной камере. С ним была надежда на то, что однажды кто-то отопрёт тяжёлую дверь и выпустит его на свободу. Но одновременно была и другая надежда – что за дверью никогда не послышатся шаги. В этом его трагедия.

 

Зальбург: То есть, вы хотите сказать, что К. нарочито мучил себя, находя в этом какое-то скрытое удовольствие?

 

Профессор: Я лишь веду к тому, что налицо конфликт двух «хочу», ни одно из которых не является осознанным. Финал вам уже известен.

 

Зальбург: Финал? Но ведь «Замок» не был закончен, если вы сейчас об этом. Разумеется, Макс Брод оставил нам крупицу информации, которой не следовало бы доверять слепо. Но на чём-то ведь нужно строить догадки…

 

Профессор: Да, Брод свидетельствовал о том, что Кафка планировал смерть К. именно в тот момент, когда ответ из Замка был не за горами. Я всегда сокрушался из-за того, что человек по своей натуре мыслитель ленивый, ему гораздо проще принять точку зрения другого, вместо того, чтобы её переосмыслить. Разве вы не задумывались о возможном финале «Замка»?

 

Зальбург: Признаться, я читал его около восьми лет назад, и тогда меня не увлекало соавторство: отсутствие финала я воспринял как данность и успокоился на версии Брода.

 

Профессор: Вон она – та самая лень, мой Франц. Вас стоило бы заключить в шар хотя бы на выходные, чтоб вы научились мыслить (он засмеялся, похлопав Зальбурга по плечу). Но не пугайтесь, не пугайтесь! У меня сегодня хорошее настроение, хотя шутка была не самой удачной, признаю.

 

Карл: Так что вы говорили насчёт финала, профессор Андерсон?

 

Профессор: Для того чтобы сконструировать недостающую часть, - возможно, самую главную часть романа, - нужно обладать искусством замечать ключи, разбросанные по тексту.

 

Зальбург: О чём вы?

 

Профессор: Вспомните один момент: маленького Ханса, который предлагает свою помощь К. и Фриде. «Хотя К. и пал так низко, что всех отпугивает, но в каком-то, правда, очень неясном, далёком будущем он всех превзойдёт». Есть о чём подумать, господа?

 

Зальбург: Я всё равно не понимаю хода ваших мыслей. Вы делаете акцент на превосходстве или…

 

Профессор: (радостно вскрикивает) Да! Да! Это и был ключ! Слово «превосходит» даёт нам возможность выстраивать лестницы гипотез. К. мог превзойти только в одном случае – сравнявшись с Кламмом. Ничто равняется Всему, ничто обретающее вид Нечто. Вот как я вижу финал: Варнава приносит весть о том, что К. наконец вызывают в Замок. Когда землемер подходит к воротам, его просят подождать. Вот-вот его мечта сбудется, К. в нетерпении топчется у ворот, покусывая губы, готовые навечно застыть в торжествующей улыбке. Проходит час, проходит два, время не поддаётся счёту, а К. всё ещё у ворот – в шаге от цели. Вот его уже почти перестают замечать, все занимаются своими делами. Когда стражник, наконец, открывает ворота, чтобы впустить посетителя, он замечает только мёртвое тело, лежащее на земле. В ту же самую минуту Кламм, находясь в своём кабинете, падает замертво, прижав правую руку к сердцу. Замок и Деревня потрясены…

 

Зальбург (перебивая): К. и Кламма уравняла смерть и об этом уже не забудут. Гениально! Вы первый, кто обратил внимание на этот «ключ», хотя как только не бились литературные змеи мудрости над финалом «Замка».

 

Профессор: Теперь можно вернуться к вашему вопросу: для чего мне человек в шаре? Глупо было бы полагать, что я выбрал случайного человека. Чем так примечателен разносчик газет? Он изгой, он всюду лишний, не человек даже, а жалкая копия его – не из плоти, а из бумаги. Он сам – газета, носимая ветром от дома к дому, от города к городу. Внешний мир для него – большой вопрос, ибо живёт он по законам внутреннего, но живёт рефлекторно, законов своих не зная. Он как шестерёнка, не смазанная маслом осознанности. Плюс ко всему, он чувствует себя виноватым, но в чём? И это ему неведомо.

 

Зальбург: То есть, вы нашли его сходства с К.?

 

Профессор: Да, и я хочу изменить привычный порядок – герой Кафки оказывается вовлечён в другую реальность, где нет ни вины, ни наказания, где мир внутренний и мир внешний перестали быть разделёнными – оба они заключены в стеклянном шаре. И когда ответ из Замка дойдёт до адресата, он будет жив.

 

Карл: Профессор, что вы подразумеваете под Замком?

 

Профессор: Бога. Кого же ещё?

 

Зальбург: Неужели цель ваша ограничена простым любопытством?

 

       Профессор: О каком любопытстве вы говорите, полковник? Я намерен    превратить осуждённого в помилованного, вечного неудачника с газетой под мышкой - в бога! Из шара он выйдет совершенно другим!

 

Карл: Когда он будет освобождён?

 

Профессор: Осталось менее девяти часов.

 

 

Беседа третья

Зальбург, Карл.

Вечером в кафе.

 

Зальбург: Как вы считаете, есть ли смысл в эксперименте профессора Андерсона?

 

Карл: Мне сложно судить об этом сколько-нибудь верно, ведь за моими плечами нет того опыта, который имеется у вас. Всё, что я могу сказать на данный момент – это то, что стеклянный шар произвёл на меня неизгладимое впечатление.

 

Зальбург (задумчиво глядя перед собой): Андерсон всегда любил удивлять, но на этот раз он превзошёл себя самого – изобретение внушило мне ужас! Карл, вы ведь тоже заметили, что испытуемый едва жив?

 

Карл: Но ведь профессор уверял нас в том, что контролирует процесс, и вода…

 

Зальбург: К черту воду! Неужели вы поверили? (дрожащей рукой опрокидывает стакан с апельсиновым соком). Андерсон задумал что-то невероятное.

 

Карл: Однако он показал нам шар, а мог бы сохранить в секрете, будь его задачи не теми, о каких он говорил. Почему вы не допускаете мысли, что профессор действительно заинтересован в переформировании человеческого характера?

      Зальбург: А почему вы, Карл, не допускаете мысли, что наш профессор сошёл с ума?

 

 

Беседа четвёртая.

Профессор, Человек

 

Профессор: Мы не меняемся от вопросов. Ответы же делают нас другими. Вопрос в преддверии ответа – как курица в преддверии яйца (подходит к кровати и наклоняется к лежащему человеку). Вам уже лучше?

 

Человек: Да, спасибо (спокойный уверенный голос) Я могу встать и немного пройтись по комнате? Ноги всё ещё сводит судорогой.

 

Профессор: Обопритесь на меня (помогает человеку подняться)

 

Человек: Благодарю, я справлюсь (делает несколько шагов). Человек – создание ограниченное и ограничено оно своим собственным телом (доходит до стула, садится). Вот и у меня некоторые проблемы – чувствуется слабость во всём теле, как будто кости вдруг стали мягкими.

 

Профессор: Со временем пройдёт. Вы помните что-нибудь?

 

Человек: Смотря, что вы имеете в виду.

 

Профессор: К примеру, вам известно, как вы попали сюда?

 

Человек: Я уверен в одном: куда бы человек ни попадал, он попадает туда не случайно. Мне неинтересно «как», я хочу знать «почему».

 

Профессор: И вы знаете?

 

Человек: Нет. Этого не знаете даже вы.

 

Профессор: А вот в этом вы ошибаетесь.

 

Человек: Пора моих ошибок прошла. Из нас двоих только вам известно «как», причина же моего здесь нахождения возникла раньше, чем мы с вами родились на свет. Что толку в вашем «как»? Я мог войти в дверь, мог пробраться, как вор. В знании этого «как» нет ценности.

 

Профессор: То есть, вам безразличны причины?

 

Человек: Вы путаете их со следствиями, но не будем об этом. У меня очень болит голова.

 

Профессор: Это лучше, чем боль души.

 

Человек: У Сверхчеловека не может быть души.

 

Профессор (непонимающе смотрит на собеседника): У Сверхчеловека?

 

Человек: Он преодолевает душу и становится Духом, временно заключённым в телесной оболочке. Чему вы так удивлены?

 

Профессор: Вашей способности излагать мысль так…

 

Человек: Совершенно? У меня чувство, будто я молчал много лет и теперь испытываю острую потребность в разговоре. Вы не против?

 

Профессор: Продолжайте! (с воодушевлением) Мне нравится вас слушать.

 

Человек: Только от души исходит иллюзия разделения на «мне нравится» и «мне не нравится», приятное и неприятное, красивое и безобразное. Вам нравится меня слушать – это подразумевает наличие у вас души.

 

Профессор: Конечно, ведь я человек.

 

Человек (с лёгким неприятием): Только человек. Прислушайтесь к словам Гёте: «Как равнодушные и богоподобные существа, они должны искать и исследовать то, что есть, а не то, что им нравится». Не думаю, что совершу большую ошибку, посчитав, что Гёте не разделял понятия «равнодушные» и «богоподобные». Прозвучит шокирующе, но я не спешу убеждать: Сверхчеловек равнодушен.

 

Профессор: Выходит, в большей степени его можно назвать Наблюдателем, нежели Человеком Действия (в бытовом понимании)?

 

Человек: Совершенно верно. Но следует помнить о том, что действие в понимании метафизическом есть действие ментальное. Сверхчеловек не прибегает к физическому труду и зримому, то есть телесному движению, как к таковому, - действует его мысль, а, направляемая волей, она совершает перемены в мире внешнем. Вы понимаете?

 

Профессор: Думаю, что да. Вы знакомы с теорией, что всех людей можно разделить на три типа: телесные, душевные и духовные, кроме того, есть личности, находящиеся на одной из промежуточных ступеней?

 

Человек: Триадичность. Она хороша до тех пор, пока мы не выходим на четверицу. Всякий раз, открывая что-то новое, мы поднимаемся на иной уровень, получая то знание, какого достойны. Людей, упрямо помалкивающих об этом, вынужденных носить маски, не трудно понять.

 

Профессор: Я называю это «играть в человека»

 

Человек: Замечательно сказано! Эпоха, в которую мы имели несчастие родиться, переполнена созданиями низшего порядка, которых тантрики называют «пашу».

 

Профессор: Таких большинство. В то время как людей душевных, а тем более, духовных – единицы.

 

Человек: Так есть ли смысл говорить о красоте заката слепорождённому?

 

Профессор: Ответ очевиден.

 

Человек: И всё-таки я не уверен, что вы поняли мои слова об отсутствии у Сверхчеловека души.

 

Профессор: Несовершенство языка часто служит причиной непонимания. Язык ограничен понятиями.

 

Человек: Язык безграничен! Понятия способны ограничить только человека. Так что же значит «бездушие»? Сверхчеловек должен воспринимать со спокойствием, как великую радость, так  и великое горе, не впадая в зависимость от них.

 

Профессор: Примерно это и имел  виду Рудольф Штейнер, говоря о том, что страдание и радость могут получить новые роли, став «органами» духа, которые позволят человеку подниматься по ступеням познания.

 

Человек (недовольным тоном): Если вы не против, я хотел бы продолжить. (Выдержав паузу). Сверхчеловеку необходимо преодолеть привычку оценивать что-либо, исходя из личных предпочтений, не принимая в расчёт «мышление вселенной». Никакой односторонности, ибо это сужение. Выбирая жизнь духа, Сверхчеловек соглашается на все метаморфозы внутреннего характера (замечу, что не все они с человеческой точки зрения будут положительными). Фактически, людей, которые последовали своему высшему предназначению и стали жить духовной жизнью, непрерывно развиваясь, - до безобразия мало, и большая часть этой духовной аристократии находится в абсолютной изолированности.

 

Профессор: Случается так, что иная личность просто не видит для себя возможности поступить согласно своей воле, и вместо самопознания и движения к высшему, она обрекает себя на те занятия, которые приводят её к деградации, самоуничижению.

 

Человек: Эти существа не люди, они – материя, не подозревающая, что она и зачем она здесь.

 

Профессор: Вы несправедливы. Разве человек виновен в том, что вынужден работать, вместо того, чтоб…

 

      Человек (резко прерывая) Виновен! Он виновен! Существует множество отговорок и прикрытий, как то «я бы с удовольствием, но…», «работаю и не остаётся времени на…» Всё это чушь! Для того, кто хочет ЗНАТЬ, не существует никаких отговорок!

 

Профессор: Скажите, вам никогда не казалось, что в далёком прошлом и вам не хватало времени, так не хватало, что вы не сходили с мёртвой точки, несмотря на то, что постоянно куда-то спешили?

 

Длительное молчание.

 

Человек (с усталостью в голосе): Я не важно себя чувствую. Вы поможете мне дойти до кровати?

 

Профессор ведёт его под руки, усаживает на кровать, сам садится рядом. На лице Человека тревожное выражение.

 

Человек: Я что-то забыл…да…что-то забыл

 

Закрывает глаза и откидывается на подушки.

 

 

Беседа пятая

Профессор, Франц Зальбург, Карл

В коридоре.

 

 

Зальбург: Ну и зачем вам понадобилось звать нас в такой час? Взгляните на Карла, ему пришлось ехать к вам после бессонной ночи.

 

Профессор: Вы себе не представляете, каких результатов я добился!

 

       Зальбург: Представляем, но приблизительно. В письме вы  были не слишком подробны.

 

Проходят в гостиную.

 

Карл: Правда, что этот простолюдин заговорил, как философ?

 

Профессор: Как гений!

 

Зальбург: Поздравляю, Андерсон, вы произвели на свет ещё одного властителя дум или помешанного. Когда мы сможем с ним познакомиться?

 

Человек: Вы считаете, что варианта может быть два: властитель дум или помешанный?

 

В дверях появился Человек.

Все замерли, рассматривая того, кто покинул шар. Одет он был в фиолетовую рубашку и чёрные брюки. Волосы, аккуратно уложенные, переливались на свету как вороновы крылья.

 

Могу подсказать третий – Бог.

 

Профессор: Я рад, мой друг, что вы решили почтить нас своим присутствием. Мои гости – Карл и гер Зальбург изъявили желание познакомиться с вами.

 

Человек: приятно быть исполняющим желания. Надеюсь то, что у меня нет имени, не помешает нам сыграть на четверых.

 

Зальбург: Во что бы вы хотели сыграть?

 

Человек: Профессор называет это «игрой в человека». Да, мы будем играть в человека.

 

Зальбург: Играть в Бога более интересно, вы не находите?

 

Человек: В том, что люди создают себе богов, есть что-то провокационное, и в большей степени спорное. Творить божественное, превосходящее их самих, должны знающие, и у них не возникнет вопросов о мифотворчестве. Для того чтобы играть в Бога, достаточно малого – фантазии. Быть же Богом дано не каждому. Это за рамками игры, однако, остаются правила.

 

Профессор: Вы расскажете о них?

 

Человек: Подобное постигается подобным.

 

Профессор: И?

 

Карл: Наверное, он хотел сказать, что, не будучи богами, мы не сможем постичь Бога.

 

Человек (одобрительно кивнул): Зная всё это, я предложил сыграть в другое.

 

Зальбург: Но нас ведь четверо, значит – мы соперники.

 

Человек: Человек никогда не может рассматриваться как соперник. Единственный соперник – это время. Человек смертен, он точно не соперник. Время – его смерть, это то, что отсчитывает срок, - и оно неумолимо. Соперничать со временем – всё равно, что играть с огнём, облившись бензином. Это путь царей и воинов, а не трусов. Трусы смотрят на часы и умирают, когда останавливаются стрелки.

 

Профессор: В ваших словах есть что-то необычное.

 

Зальбург: Скорее, непривычное.

 

Человек: С привычным я борюсь. Вы – им живете. Вот послушайте, что я написал по пробуждении: «Путь от человека к Сверхчеловеку не просто труден, и едва ли я подберу подходящее слово. Непроходимый путь, чудовищный, страшный? Когда ты обретаешь истину, ты более не можешь смотреть на мир так, как смотрел на него раньше. Иллюзия не способна тебя обмануть, очаровать, но иногда ты сам, по собственному желанию, а, может быть, по старой привычке, хочешь быть очарованным и обманутым: ты вдруг вновь замечаешь прелесть пышных платьев и красоты цветов, на какое-то мгновение ты позволяешь себе поддаться игре и кружиться в танце тел, вспоминая былые удовольствия. Но вскоре ты понимаешь, что всё есть обман, и ты не видишь ценности ни в чём, что было возвращено тебе, как напоминание об оставленном позади. Реальность настолько пластична, что ты можешь создавать любые картины, руководствуясь потребностями своей души. Из своего собственного мира ты вправе вычеркнуть Бога, представив всё случайности, можешь возвести в абсолют чувственные удовольствия и питать себя гедонизмом. Ты способен поступить и противоположным образом, сосредоточившись на духовном и интеллектуальном развитии». Небольшой отрывок. Что вы об этом думаете, господа?

 

Профессор: Иными словами, мы начинаем ментально творить, как нашей душе угодно?

 

Человек: При этом, забывая о том, что создаём мы - иллюзию. Одну из многих. Мы обманемся ей, ни на миг не допустив, что иллюзия эта скрывает истинную реальность, взглянуть на которую не позволяется. На это нужно слишком много смелости, а человек ею не располагает. Тот же, кто поднялся над собою и развеял дымку иллюзорности, раз и навсегда уйдёт от мира, не к Богу, - а В БОГА, - став им. Для тех, кто всё ещё верит в невозможность этого и существует иллюзия.

 

Зальбург: Это была прелюдия?

 

Человек: К чему?

 

Зальбург: К нашей игре в человека.

 

Человек: Разве вы не поняли, что мы уже сыграли? (он улыбался).

 

Он вышел из комнаты, прихватив со стола музыкальную пластинку. Никто не говорил, только горестный вздох Зальбурга разрезал тишину.

Карл подошёл к окну и отдернул занавеску.

 

Карл: Какое тихое утро…Профессор, что вы собираетесь делать…с ним?

 

Профессор: Когда полковник допытывал меня на предмет моих целей, он оказался сообразительнее, чем я думал. Теперь я могу сказать вам, что заставило меня построить стеклянный шар. Я горел желанием узнать секрет сверхчеловеческого знания. И для эксперимента мне потребовался самый обыкновенный человек, так называемый, простолюдин, чьи потребности ограничены банальным набором Хомо Сапиенса.

 

Зальбург: Но, позвольте. Вы хотите убедить нас, что шар, сделанный из стекла подобен волшебному цилиндру фокусника: помещаем туда разносчика газет, а получаем гения? Это же вздор!

 

Профессор: Не совсем так. И не делайте выводов прежде, чем узнаете все подробности. Я ввёл этому человеку (а зовут его Майкл) разработанный мной препарат внутривенно. Не спрашивайте меня о составе, даже если я напишу формулу, вы не поймете ни грамма. Этот препарат (пусть он называется «causa») должен был изменить всю физиологическую структуру испытуемого, оказывая основное воздействие на его мозг. В буквальном смысле я выращивал гения и тут вы, мой друг, Франц, вновь оказались догадливым. Меня всегда беспокоил тот факт, что большая часть населения нашей планеты далека от того идеала, какой я вижу перед собой – Человек Мыслящий. Конечно, я легко мог использовать для своего эксперимента человека, принадлежащего к греческой расе, ведь, как вам известно, латинская и греческая раса дали миру больше всего людей интеллектуально одаренных, но вся суть была в том, что я намеренно искал среднего человека. И я нашёл его.

 

Зальбург: «Causa»…А ну-ка, юный Карл, вы ведь знаете латынь.

 

Карл: Это означает первопричину, основание.

 

Зальбург: Это что же, профессор, вы изобрели средство, которое возвратит нам Шопенгауэра, Сократа, Шестова и Ясперса?

 

Профессор: Вы сами видели, что я изобрел.

 

 

Карл: Но, профессор, получается, что гениальность испытуемого объяснятся действием препарата, а какая же роль во всём этом отводится шару?

 

Профессор: Вам это покажется незначительным. Роль шара – это роль ограничителя и вместе с тем целой вселенной, которая обнимает тебя, обволакивает. Я поместил Майкла в шар затем, чтоб он уравновесил пространственный элемент с временным. Как я уже говорил, всю жизнь он куда-то спешил, используя для этого ноги, а не голову. Шар дал ему возможность мыслить, пребывая в покое.

 

Зальбург: Невероятно. Я всегда был уверен, что характер – настолько статичная величина, что добиться каких-нибудь существенных изменений просто невозможно, но вы, профессор, сделали из человека, задушенного абулией, личность волевую, способную голыми руками порвать пасть тигру.

 

Профессор: И сорвать плоды с Дерева Смерти. Но вы утрируете, Франц. Ещё неизвестно, что будет дальше…

 

 

 

 

Беседа шестая

Профессор, Человек

Спальня, слышна скрипка Паганини

 

Человек: Мне постоянно кажется, что я оставляю за собой липкий след, словно усталая улитка, но это след моего прошлого, которое скрылось за предвестием будущего. Пока этот след тянется, я не найду покоя.

 

Профессор: Не думайте об этом много. (Берёт в руки газету) Как вы считаете, возможно ли из человека никчёмного, инертного, слабого создать прямую ему противоположность всего за несколько дней?

 

Человек: Это абсурд, профессор. Не хватит и целой и жизни, а вы говорите о днях.

 

Профессор: А если я скажу вам, что это возможно, и больше того – приведу вам прямые доказательства?

 

Человек (засмеявшись): Мне, право, хотелось бы поверить вам, но, боюсь, что ваши доказательства будут высосаны из пальца. (Увидев, что профессор опечален) Хотя, развеселите меня, мой друг. Может быть, так я избавлюсь от меланхолии.

 

Профессор: Вы помните, как оказались здесь? Помните, где и при каких обстоятельствах мы с вами познакомились? Вижу, что нет. Вы даже не знаете, как вас зовут.

 

Человек: Верно. И я не хочу этого знать. Какое отношение всё сказанное вами имеет к доказательствам превращения пустышки в слиток золота?

 

Профессор: Несколько дней назад я зашёл в бар, где ночами ошиваются всякие служащие, - как правило, они представляют собой жалкое зрелище, - кучка небритых мужчин в неделю нестиранных носках и заштопанных рубашках. Среди них я заметил одного мужчину, он производил впечатление, в общем-то, довольно неглупого человека, по воле судьбы или, может быть, собственной несостоятельности, оказавшегося на дне. Была в его глазах какая-то обречённость, но больше всего меня поразил его голос: среди десятка пропитых, режущих слух басов, его голос звучал как мелодия. Возможно, я донельзя сентиментален, но мне показалось, что человек с таким голосом не может быть ничтожеством. Я подсел к нему и предложил выпить. Мы заказали по пиву и стали обмениваться ничего не значащими фразами о погоде и политике. У меня была возможность рассмотреть его поближе, вобрать в себя его тихий, спокойный голос, которым впору декламировать стихи, а не подзывать официантку в этой забегаловке. Он назвал себя Майкл. Через полтора часа он был в моём доме. Я подмешал в его пиво небольшую дозу снотворного и, когда он вырубился, отвёз его на своём автомобиле туда, где его ожидало превращение. Не улыбайтесь так, прошу вас. Дослушайте же до конца. Много лет я занимаюсь исследованиями человеческих возможностей, два последних года я посвятил изучению мистических трактатов древних индусов. Меня волновала эпоха кали-юги, в которую деградация становится единственным путём «развития». Всеми своими силами я хотел преостановить это, вернуть Золотой Век. Я знаю, как смешно это звучит, но удержитесь от смеха. Я поместил этого человека в стеклянный шар, вколов в вену особый препарат, он должен был превратить пустышку в слиток золота. И как вы думаете, что произошло?

 

Человек: Ваш рассказ необыкновенно увлекателен. Познакомьте же меня с вашим Майклом, я хочу лично убедиться в его «выращенной» гениальности (он сделал неприличный жест и расплылся в улыбке).

 

Профессор: Как вы думаете, для чего я спрашивал, помните ли вы, как попали сюда?

 

Было слышно, как тикают старинные часы. Профессор Андерсон и Человек сидели друг напротив друга и молчали.

 

Человек: Вы хотите сказать, что….(его тело немеет, кожный покров неприятно щиплет, будто маленькие лапки бегают по новой территории, названной плотью).

 

Профессор: Да, Майкл…Мой эксперимент удался. Я вырастил гения.

 

Человек: Вы понимаете, что вы сделали?...(его голос дрожал)

 

Профессор: Майкл, вы были разносчиком газет, но я…! Это я, я превратил вас в гения!

 

Человек: Этого не может быть…

 

Профессор: Но это есть! Скоро вы придете в себя. Нужно немного времени…

 

Человек говорит как бреду.

 

Человек: Времени? Что вы знаете о времени, профессор?! Ничего, как и о Боге. Вот как создают божеств, вы постигли это древнее искусство. Так что вы скажете мне о времени? Лишь то, что высчитывали часы, держа меня в своём стеклянном шаре, как насекомое. Я был во времени и пространстве, а вы подходили и любопытствовали, не начались ли у меня судороги, не изменился ли цвет лица. Пространство…его можно уподобить комнате или телу, или шару, профессор, а время – душе. Земное время – это душа, а внеземное, чистое время – Дух. Пространство разрушаемо временем. Есть только Время. Время – это Бог. Земное – демиург, тень Бога. Есть время и Время. Не делающий различий, умрёт от времени и, перейдя во Время, проиграет битву за свою вечную память. Цвет времени…вы знаете, какого оно цвета, Андерсон?

 

Профессор: Быть может, серого…

 

Человек: Фиолетового. Приглушенного, тусклого фиолетового тона. Есть Время похожее на синеву, но это лишь иные формы Времени изначального. Серый цвет, близкий к прозрачным водам, сквозь которые виднеются одинокие камни, - у времени. Время всегда прохладное и монотонное, и у него три основных функции: созидание, сохранение и разрушение, но все они есть Превращение. Теперь вы скажете, профессор, что это вы помогли мне стать тем, кем я сейчас являюсь. Это не так. Вы были только орудием Времени. Это оно превратило меня.

 

Он подошёл к Профессору вплотную. Сильная рука легла на горло и стала сжиматься в кулак, защемляя кожу. Андерсон задыхался, вытаращив глаза, но его палач был  непреклонен. Меньше чем через минуту тело Профессора обмякло и медленно опустилось на пол.

 

Беседа седьмая. Монолог.

Те же действующие лица.

 

Комната, в середине которой находится стеклянный шар. Внутри него обнажённый Профессор. Вокруг шара ходит Человек, внятно и громко проговаривая текст.

 

Человек: Сколько внутренней силы надо на то, чтоб признать – мы все давно мертвы, и сколько силы потребуется для того, чтоб, не смотря на это, продолжить жить? Признать сейчас факт – это не просто понять, ибо понимания недостаточно. Признать означает каждой порой, каждой клеточкой своего тела вобрать в себя этот постулат. Пока «мы все давно мертвы» будет с вами исключительно на уровне понятий, вы не станете знающими. Понятия делают вас подозревающими, теми, кто начал догадываться. «Мы все давно мертвы» - это нужно просто вспомнить, а когда вы вспомните, вам ещё придётся с этим жить, зная, что в одной из своих точек пространство однажды заметит вас и вытолкнет, сотрудничая с великим разрушителем, имя которому Время. Только Оно знает, Когда, пространство же знает Где. Лишь вы не знаете. Вам известно одно: когда-нибудь вы умрете. Поймите же, что мы уже давно мертвы. Время уже убило нас в некоем «завтра», а пространство исторгло. Недаром Иосиф Александрович Бродский – вы читали этого поэта, Профессор? – часто думал, что он уже мёртв и мысль эта вселяла ужас. И неспроста мудрые агхори говорили, что весь мир – смашан. Агхори были неустрашимыми по причине того, что знали, что мертвы. То, что вы называете смертью, является абсолютным пониманием её. Если, пребывая в теле, вы могли быть тем, кто только начал подозревать, то, оставляя тело, вы принимаете смерть как свершившееся, как факт. Но не станем же создавать иллюзию: смерть имеет отношение только к телу. Вы мертвы, ибо вы – человек, и вы бессмертны, ибо вы – Бог. Время ничего не щадит: всё, что вы сейчас видите, будет превращено в руины. Семя смерти находится во всём. Не знать, не понимать этого --  быть околдованным иллюзией. Все краски сойдут, все цветы завянут, все постройки разрушатся – употребляя глаголы в будущем времени, мы помним, что оно ничем не отличается от прошлого: все краски сошли, все цветы завяли, все постройки разрушены. Сознавая всё это, люди сходили с ума. Вам ведь всегда хотелось узнать, о чём я размышлял, находясь в стеклянном шаре, профессор Андерсон? Возможно, вы будете размышлять совсем о другом. Времени у вас теперь предостаточно.

 

Их разделяет только стекло. Профессор и Человек смотрят друг другу в глаза. Один делает это с мольбой, другой – с радостью, которая приходит от удачно осуществлённой мести.

Человек выходит, громко хлопнув дверью. В абсолютной тишине слышится, как дверь запирают. Отдаляющиеся шаги тише, чем стук испуганного сердца.

 

Последняя сцена.

На заброшенном перекрёстке в позе молящегося стоит Человек. Он смотрит в небо, зажмуриваясь от слепящего солнца и смеётся. Смеётся.

 

Конец

 

Натэлла Сперанская

написано в 19 лет