памяти Евгения Всеволодовича Головина
Натэлла Сперанская
БЕСЕДА БЕССМЕРТНЫХ
или
Тёмная Сестра
Действующие лица:
Евгений Головин,
Мартин Хайдеггер,
Георг Тракль,
Призрак Сестры Тракля
Комната, погружённая в сумерки. В окружении книжных полок, за столом, на котором стоит бутылка вина и горит одна единственная свеча, слабо освещая лица собеседников, сидят Евгений Головин и Мартин Хайдеггер
Головин декламирует строки из стихотворения Тракля:
O der Wahnsinn der grossen Stadt, da am Abend
An schwarzer Mauer verkruppelte Bäume starren
Aus silberner Maske der Geist des Bösen schaut
О безумие большого города, вечером
Жалкие деревья у чёрной стены,
В серебряной маске сверкает глазами Зло,
Свет магнитным бичом гонит цементную ночь,
Расползается гул вечерних колоколов.
Шлюха в ледяных судорогах рожает мёртвого ребёнка.
Хлещет лбы одержимых бешеный Божий гнев.
Пурпурная проказа. Голод разъедает зелёные глаза.
О ужасный хохот золота…
O, das grässliche Lachen des Goldes.
Хайдеггер: Я узнаю эти строки… Это слова того, чьи строки воспевают удар посланничества, который до сих пор несет в своем подземелье человеческий род… Того, кто спасает своими стихами Язык… Великий поэт земли заката, уходящей к началу своей ранней тайны… Das Land des Untergangs ist der Übergang in den Anfang der in ihm verborgenen Frühe…
Головин: Да, Herr Хайдеггер, это Тракль, один из поэтов «заката культуры». Мы оба писали о нём…(пауза)
Хайдеггер: Когда были живы
Головин: Нет…Когда отсутствие Бога ощущалось как конец истории мира.
Хайдеггер: Не только боги и Бог исчезли, но и погас божественный свет. Полночь настолько черна, что люди давно забыли, что такое свет…
Головин: Мы живём в эпоху, когда мир погружён в «духовные сумерки», Geistliche Dammerung… И если кто-то скажет вам, что мы не живы, что мы умерли, отрицайте.
Хайдеггер: «Кто умер, тот никогда не жил», - кажется, так вы говорили?
Головин: И говорю сейчас. Смерть – это полный абсурд. Для алхимика её просто нет. Смерть – лишь устранение физического компонента.
Хайдеггер: Но если, по-вашему, смерти нет, можем ли мы, не придавая никакого значения тому факту, что на кладбище в Мюлау, вблизи Инсбрука, покоится прах Георга Тракля, призвать поэта сюда прямо сейчас?
Головин: Abyssus abyssum invocat (Бездна взывает к бездне). Почему Дух не может воззвать к Духу?
Головин меняется в лице. Смотря прямо перед собой, он медленно произносит строки из «Песни смерти на семь голосов»:
O des Menschen verweste Gestalt…
О распадающаяся структура человека,
Соединённая из холодного металла,
Ночи, ужаса потонувших лесов
И раскалённой ярости зверя.
Когда он произносит эти слова, слышатся как бы два голоса. Ему вторит некто, кого не видно. Ему вторит Тракль (эффект эха)
Из-под пола слышится стук. Головин и Хайдеггер переглядываются.
Головин: (громко) Advenit spiritus tuam. Пусть дух войдёт.
В комнату медленно входит человек (Тракль), закутанный в мокрый плащ. На нём серебряная маска.
Тракль: Я только что оставил сумрачный круг людей, стадо людского красного пламени. Земля тверда, воздух горек на вкус….Но не найдётся ли у вас вина?
Приближается к столу, садится на пустой стул. Откинувшись на спинку стула и немного прищурившись, Головин внимательно смотрит на пришедшего, Хайдеггер наливает вино в бокал, и подаёт гостю.
Тракль: Когда я шёл сюда, я видел, как красного волка душит ангел…
Позади сидящих, так, что видно зрителям, проходит призрак девушки в белом.
Головин и Хайдеггер замечают девушку, беспокойно поворачиваются в её сторону.
Головин: Вы видели – здесь только что прошла тень?
Тракль: Это моя сестра…с тех пор, как она вступила в осень и чёрное тленье, она всюду следует за мной…
Головин (читает стихотворение «Дениза», обратив взгляд к призраку; призрак протягивает к нему руки, извивается, как змея; но не смеет подойти):
любовь нормальную изведав до конца
она пришла к стенам старинного дворца
в ее иронии безумие блестит
Дениза не гляди в глаза кариатид
изваянные тьмой гранитных глыб
они мечтают о судьбе летучих рыб
и ради глубины покинутых зеркал
они сорвут устои каменных начал
и с фантастической вершины идеала
они похитят ветку белого коралла
и из органных труб серебряного леса
польется тонкая сиреневая месса
в гранитной пене напряженных губ
багряной искрой пропадет твой труп
и в красноватом сумраке окалин
для скульптора возникнет новый камень
Последние четыре строки Хайдеггер повторяет (беззвучно). Видно лишь, как шевелятся его губы. После слов «твой труп», призрак сестры нервически отворачивается и пропадает во тьме.
Тракль: (продолжает поэтический диалог стихотворением «Псалм»; в это время на экран проецируется синхронная видео-запись: крупный план лица тёмной сестры; глаза сумасшедшей)
Es ist ein leeres Boot, das am Abend den schwarzen Kanal heruntertreibt.
In der Düsternis des alten Asyls verfallen menschliche Ruinen.
Пустая лодка тянется вечером по чёрному каналу.
В сумраке старого госпиталя распадаются человеческие руины.
Мёртвые сироты лежат у садовой стены.
Из серой комнаты выходит ангел, его крылья измазаны нечистотами.
Черви ползут по его изжелтевшим векам.
Площадь перед церковью зловещая и молчаливая, как в дни детства.
На серебряных подошвах скользит ранняя жизнь.
И тени осуждённых спускаются к плачущей воде.
В своей могиле белый маг играет со своими змеями.
Над кальварием раскрываются золотые глаза бога.
(тёмная сестра медленно смежает веки, экран гаснет)
Хайдеггер: Диалог поэта с поэтом. Но порой необходим и диалог поэта с мыслителем. Поэт и мыслитель близки, но - на разных вершинах, вдали от долины людей. Но в сущности они представляют разные стороны одного и того же. Поэтому сговор меж ними возможен. И он в том, чтобы выявить существо языка.
Головин: Поэзия, прежде всего – ритм, понятый как внутренний закон индивида. Этот ритм изменяет или даже ломает привычные слова и сочетания, он логически непонятен. Мы говорим на языке поэзии, но это поэзия говорит через нас.
Хайдеггер: В начале языка лежит поэма. И в ней обретает себя Dasein. Речь – самое опасное, чем обладает человек, а посему поэзия – опаснейшее дело…но вместе с тем невиннейшее из всех занятий.
Тракль (цитирует «Распад»):
Verlorner Sinn vergangner Zeiten
Blickt aus den steinernen Masken her,
Потерянный смысл былых времён
Смотрит на нас сквозь окаменевшие маски…
…Больные запахи затопленных садов
Стелются над развалинами,
Словно эхо проклятий
Над раскрытыми могилами.
Хайдеггер: Когда-то вы были Траклем. Но кто вы теперь?
Тракль: Кто я? Дух, призрак, человек, душа, покойник, мертвец?! Поэт?..
Хайдеггер: Не важно, кто. Важно свидетельство. Dasein.
Тракль: Я могу поведать о себе, но не уверен, что такое рассказывают на ночь…Детство: болезни, мрак и ужас. Однажды отец превратился в старца, а в тёмных комнатах дома окаменел лик матери, и на меня легло проклятье угасающего рода. Тогда-то образ возлюбленной сестры и стал выступать из голубого зеркала. Когда она являлась, я падал в темноту как мёртвый, и мои сны наполняли старый дом предков. По вечерам мне нравилось бродить по заброшенному погосту, или забираться в мертвецкую и смотреть… зелёные пятна разложения на красивых руках мертвецов. Когда я ложился в постель, меня душили слёзы…Никто…даже она (бросает взгляд на призрак сестры) не приходила, чтоб положить свою ладонь мне на лоб. Вам знакомо такое чувство: вы слышите аккорды собственных шагов и вас переполняет гордость и презрение к роду человеческому? (говорит полушёпотом, словно в забытьи). Я шёл…и даже звери обходили стороной мои помрачённые тропы.Никто меня не любил. Мой мозг сжигали и блуд и лживость. Синий шелест женского платья превращал меня в соляной столп, когда в дверях возникал ночной силуэт матери. Над моим изголовьем возвышалась тень зла. Нынче опять я неистово взывал к Богу о смерти. Перед его святейшим ликом я представал весь в нечистотах и крови. Я бросал ему вызов. Но он прячет свой лик…Передо мной во власянице встаёт лишь пламенеющий демон. Она. Она…
Головин: Так может говорить лишь тот, кто проклят.
Тракль: Да, это родовое проклятье. Когда в запятнанных комнатах зсвершатся последние судьбы, в дом вступит смерть. Меня терзает похоть смерти.
Головин: (открывает бутылку вина и наполняет все три бокала) Никогда и нигде до эпохи рационального интеллекта телесная смерть не считалась концом человеческого бытия. В вашей поэзии присутствует «серафический тон» сакральной медлительности, ваши онейрические пространства отпугивают теоретическую мысль: это не охотничьи угодья, но стихия хаотического распада.
Хайдеггер: Не правда ли, Herr Тракль, вас упрекали в недоверии к рациональному мышлению и даже в страхе перед ним?
Тракль: Нет ни недоверия, ни страха! Рациональное мышление вызывает у меня только одно чувство, Herr Хайдеггер – ненависть.
Головин: Помнится, в письме Эльзе Ласкер-Шюлер вы написали, что «рациональный разум уничтожил западную цивилизацию и сейчас стремится уничтожить все остальные».
Тракль: Ja!
Головин: Но вопреки многим, кто искал утешения в Востоке и его экзотизмах, вы не верили, что этим можно Запад спасти.
Тракль: Вы абсолютно правы. Западный рационализм разжует и выплюнет гвинейских идолов точно так же, как готические соборы.
Призрак сестры снова появляется в комнате, все оглядываются.
Головин : Ваша сестра…О ваших специальных отношениях с ней можно было написать любопытный герметический роман.
Тракль: Смерть нас не разлучила. Ведь мы клялись друг другу…Маргарита. Она повсюду следует за мной.
Головин: (перебивая) В вашем активном дикте смерть всегда была полным уничтожением, гибельной фиксацией. Она представала в образах города, каменных комнат, проступающего на лбу холодного металла, окаменевших лиц, окаменения вообще. Распад действительности в онейрическом пространстве - это пробуждение центробежной силы внутреннего огня.
Тракль (цитирует стихотворение «Фён»):
Мучения и боль каменной жизни
Растворяются в пурпурных снах,
Распадаясь, тело освобождается
От терновой занозы…
Хайдеггер: Терновник, иглы, экзистенциальное беспокойство. Der Angst.
Головин: И это не только конкретное описание, но и метафора жестокой, беспощадной фиксации. Кстати, где эта империя ваших снов, эта страна в мередианах неподвижного солнца смерти?
Тракль: Там золотое око начала, тёмное терпенье конца. Там сестра…
Головин: Сестра всегда в вашей духовной ночи. Это нормально. Остаётся сделать её женой, соединиться в философском инцесте. Если это удастся, возникнет андрогин…Перед эманациями её чёрной магнезии вы просто бессильны. В магическом браке с сестрой, вы превратите сульфур арсеникум в белый сульфур. (обращаясь к залу) Кстати, в алхимии он символизируется единорогом. И так вы завершите «опус в чёрном».
Тракль: Да-да, я видел гравюры… там была изображена дева и единорог.
Головин: Это идея белого сульфура, идея сестры. В любопытной книге Валентина Андреа «Химическая свадьба Иоганна Розенкройца» лев возле фонтана держит меч. Это символ мужского огня. К нему приближается белый единорог, и тогда лев ломает меч в лапах и бросает его в фонтан.
Тракль: Was bedeutet das?
Головин: Это означает первую трансформацию. Соединение мужского и женского начал допустимо в лунной сфере, в срединном мире, поскольку только там женщина – возлюбленная сестра, sorrormystica. Там, где ослаблены чары земли, там и следует искать material prima. Ни мать, ни дочь не могут соединиться с вами в этом магическом браке. Только сестра.
Тракль: В путанице и отчаянии последнего времени я вообще не знал, как мне жить... Я был уверен, что все закончится погружением во мрак.
Хайдеггер: Говорят, вы отравились, дезертировали в смерть, чтобы уйти от ужасов войны. Но мне же кажется, вы ушли от проклятия рода.
Головин: У Майринка в рассказе «Майстер Леонгард» главный герой, влюблённый в свою сестру, пытается ускользнуть сквозь самого себя от наследственного проклятья. Он размышляет о грехе кровосмешения и материубийства, и приходит к мысли, что всё – грех или греха нет вовсе, ибо совокупность всех Я – эпандемоническая пневма. Подумайте, есть ли в мире хоть одна женщина, которая не была бы вашей сестрой, или любовь, которая не являлась бы инцестом?
Тракль: Значит великое Я, только оно определяет судьбу?
Головин: Именно так. Там, где есть selbst, нет места для изъяна. Отныне вы можете открыть книгу судьбы на любой странице.
Тракль: Но ведь это - прыжок в бездну? (отрешённо) Хотя, богам, должно быть, всё равно…
Хайдеггер: Люди им безразличны. Боги легки. Когда люди обращаются к бытию, боги соизволяют пройти вдалеке к миру людей по касательной. Едва заметно кивнув. Для людей этого более чем достаточно. Но замечают это только поэты.
Тракль (поднимается из-за стола и, будто прислушиваясь к чему-то, что слышит только он, обозревает окружающее его пространство): Я слышу…мимо меня проходит Бог…
Хайдеггер: Последний Бог. Спросите само бытие! И в его молчании ответит Бог. Вы можете обойти всё сущее: нигде никаких следов Бога.
Тракль медленно оборачивается назад и видит, как призрак сестры приближается к нему и манит рукой. Начинает звучать музыка и слышится женский голос:
Der letzte Gott
Das Kommendste in Kommen, das austragend sich als Er-eignis ereignet
Das Kommen als Wesen des Seyns.
Frage das Seyn! Und in dessen Stille als der Anfang des Wortes antwortet Gott.
Alles Seiende mogt ihr durchstreifen, nirgens zeigt sich der Spur des Gottes.
Музыка: Krzysztof Penderecki - LiberaAnimas
Тракль направляется во тьму, где ждёт его девушка в белом платье. Когда они оказываются совсем близко, сестра даёт брату скипетр (стебель цветка), держа в своей руке точно такой же. Они иллюстрируют алхимическую гравюру из ROSARIUM PHILOSOPHORUM.
Свет окрашивается красным, происходит яркая вспышка и всё погружается в темноту. Свеча на столе тоже гаснет. На минуту воцаряется полная тишина. Затем слышится звук зажигаемой спички. Евгений Головин подносит её к свече и как ни в чём не бывало, наливает вино в бокалы – себе и Хайдеггеру. Позади них появляется дева с единорогом, и медленно проходит в другой конец сцены.
Евгений Головин читает стихотворение «Диана»:
…туманы черных лилий
не могут растерзать сиянья бугенвиллий
И даже в синем трепете созвездий
мерцает хохот напряженных лезвий
холодных гладиолий. Средоточий
роскошный полумрак приемлет пустоту
и спрашивает фавн: люблю ли я мечту.
Весьма, весьма, весьма изысканный вопрос,
неясно вышитый в желтофиоле ночи.
О белизна! О ложный триумф роз!
На мулине Дамур изгибы тонких талий
напоминают смуглый сумрак далий…
Но все равно! Туманы черных лилий
не в силах оттенить расцвета бугенвилий.
И нежность бирюзы сфероидов любви
не в силах заглушить слова: увей, увей
твой тирс багряной пеной винограда…
А впрочем всё равно. И когти леопарда
раскинуты на пятый континент,
где в сладострастной схолии момента
набросан силуэт шестого континента,
напоминающий спираль двойного «нет»,
и треугольник Антарес и синий
берилл венчает теофанию богини.
И сладострастные туманы чёрных лилий
ласкают солнечную даму бугенвиллий…
